«Нет, Пейтон, ты уже не ребенок. Ты теперь большая девочка. Ты мамина маленькая помощница».
Позади кресла стоял пеленальный столик, на котором когда-то лежал Итан, крутя тонкими ножками в воздухе каждый раз, когда ему меняли подгузник.
«Посмотри на него! Когда-нибудь он станет чемпионом по велосипедным гонкам!»
Теперь его поверхность стала алтарем – белая церковная свеча, которую ни разу не зажигали, была окружена фотографиями Итана в рамках. На одной из них он лежал в инкубаторе в больнице на одеялке из овечьей шерсти, подключенный через пучок трубочек к аппаратам, а на другой мама держала его на руках в день выписки. На нескольких из фотографий он был дома: на высоком стульчике, пока папа кормил его яблочным пюре; во время пинания башни из кубиков на голубом ковре в этой самой комнате; усаженный рядом со мной на диване в гостиной.
«Будь с ним очень аккуратна, принцесса. Он не такой сильный, как ты».
Нас окружали вещи, которыми мой маленький брат никогда не пользовался, никогда не будет пользоваться: красный трехколесный велосипед, доска с мелками, стаканчики с пластилином, восковые мелки, кубики Lego и десятки книг. Все эти вещи когда-то были моими и должны были быть переданы ему, но вместо этого оказались в детской комнате-мавзолее.
Я повернулась, чтобы посмотреть на реакцию Джея, и пришла в замешательство, обнаружив, что он пристально смотрит на меня, а не на всю эту выставку меланхоличного горя и застывшего горя. Я видела вопросы в его глазах.
– Это комната моего младшего брата. Его звали Итан.
Я переступила через кипу журналов о материнстве, подняла фотографию с Итаном в инкубаторе, сдула с нее пыль и протянула Джею.
– У него был врожденный порок сердца – атрезия трехстворчатого клапана с сопутствующим дефектом межжелудочковой перегородки. Проще говоря, дыра в сердце.
Джей печально смотрел на фотографию.
– У него уже была одна операция и должна была быть еще одна, но он подхватил пневмонию, и его организм с ней не справился.
– Сколько ему было?
– Когда он умер? Девять месяцев.
– А тебе?
– Четыре года.
– О, Пейтон. Мне так жаль.
Джей притянул меня к себе и крепко обнял. Как бы мне хотелось, чтобы он мог обнять меня так крепко, что все разбитые кусочки меня воссоединились.
Я проговорила ему в плечо:
– Это было очень давно.
Так давно, что я трепетно хранила в памяти немногочисленные воспоминания об Итане. Детский пальчик на его левой ножке, скрещенный с соседним. Сладкий запах его вспотевшей головки, когда мама кормила его персиковым пюре. Даже посиневшие губы.
– Я не знаю, можно ли вообще оправиться после такого, – сказал Джей.
Я вздохнула и отстранилась:
– Ну, моя мать так и не оправилась. Она сохранила вещи Итана. Все – даже использованные подгузники и бутылочки с детским питанием. С этого все и началось.
Она сложила последние вещи, которые он носил, в закрывающийся пакет и не стала их стирать.
«Я чувствую его запах на них».
– Горе и депрессия сломили ее, – сказала я. – Думаю, поняв, что не смогла спасти его, она обратила все свое внимание на то, что было к нему ближе всего – его вещи.
«Я потеряла сына. Больше я ничего не потеряю».
– Тогда она начала покупать еще и еще – поначалу детские вещи, а потом постепенно переключилась на все то, что могло привлечь ее интерес. Она стала зависима от своих вещей, от шопинга. Я тогда еще не понимала, что происходит. Я была всего лишь ребенком, приходившим в восторг от всех этих покупок, понимаешь? Теперь я думаю, она пыталась заполнить дыру внутри себя.
– Она продолжает покупать все подряд?
– О, черт возьми, да. Она закупает вещи онлайн так, словно от этого зависит ее жизнь, хотя мы на самом деле не можем себе этого позволить, хотя она даже не использует – не может использовать – то, что покупает. Это зависимость – покупки помогают ей отключиться от реальности и притупить чувства. Когда она смотрит в экран, от нее остаются лишь глаза, и она не видит всего остального, ей не приходится осознавать, что случилось с ее жизнью.
– Или с твоей, – сказал Джей, возвращая фотографию Итана на то же место.
– Кроме того, она отказывается выкидывать что-либо. Хлам просто заполняет дом. Как медленно текущая река, – вернее было сказать, как болезнь. Все это дошло до такой степени, что ее это просто больше не волнует.
– А твой отец? – спросил Джей.
Я смяла ногой сдутый футбольный мяч.
– Они пробыли вместе еще пару лет – пытались сохранить отношения. Но между ними просто было слишком много горя и вины.
«Если бы я только…»
«Тебе не следовало…»
«Откуда мне было знать, что он…»
«А что, если бы ты…»
– Папа проводил дома все меньше и меньше времени – думаю, поначалу чтобы пореже пересекаться с мамой, чтобы не переживать снова смерть Итана. Но, подозреваю, уже тогда у него также начался роман на стороне. Однажды он просто собрал чемоданы и съехал. Он сказал что-то вроде «Мне нужно уехать» и уехал.
– И ты потеряла и его, – сказал Джей, внимательно глядя мне в глаза. – Ты потеряла своего братика, свою мать, утонувшую в депрессии и вещах, а потом и твой отец оставил тебя.
Я пожала плечами. Я никогда раньше не думала об этом в таком плане – не воспринимала как тройную серию потерь.
– Как только они развелись, он женился на Люси. А вчера, – я пнула мяч, – мы получили новость, что у них будет ребенок. Сын.
– Да ладно, Пейтон?!
– Ага, – я прокашлялась. – Что бы там ни было, после того как отец уехал, мама просто перестала выходить из дома. Я имею в виду, не в тот же день, но она постепенно выходила все реже и реже. Не думаю, что она переступала порог этого дома хоть раз за последние пять лет.
– Боже!
– Да, она барахольщица и затворница, знаю, – сказала я, чувствуя, что пытаюсь защищаться.
– И каково было тебе?
«Ты должна быть храброй ради своей мамы, принцесса. Давай, улыбнись же – вот она, моя девочка!»
– Ну, знаешь, – сказала я беззаботно, проталкивая слова через сжатое горло.
– Нет, не знаю. Расскажи мне.
Глаза защипало. Я отвернулась от его пронизывающего взгляда и вышла из комнаты. Вернувшись в бардак битком набитого коридора, я снова ощутила груз своего стыда. Комната Итана, какой бы ужасной она ни была, была еще довольно приемлемой. Остальная часть дома была просто унизительным, мерзким позором.
