– А где она была?
– Пока что не знаю, – приглушенно произнесла она, будто опасалась, что ее подслушивают. – Что с нею было, Мариэ мне не говорит. Я подала заявление в полицию, поэтому к нам приезжали полицейские и задавали ей разные вопросы. Так хоть бы на один ответила. Просто молчит и все. У полицейских просто руки опустились. Они сказали, что заедут позже, когда она немного успокоится, и опять обо всем расспросят. Главное – что она вернулась домой, и ей ничего не угрожает. Но ни мне, ни своему отцу она совершенно ничего не рассказывает. Сами же знаете, характер у нее еще тот.
– Но она была вся в грязи?
– Да, вся в чем-то перемазалась. Школьная форма тоже истрепана, руки-ноги в царапинах. Но не настолько, чтобы везти ее в больницу.
Совсем как у меня, подумал я. Весь в грязи. Одежда потрепана. Неужто Мариэ вернулась в этот мир тем же самым узким лазом, что и я?
– И ничего не говорит?
– Нет, вернувшись домой, не произнесла ни слова. Не то чтобы слова – ни звука. Голоса не подала, будто у нее действительно отняли язык.
– Может, она перестала говорить, пережив какой-нибудь стресс? Лишилась слов от пережитого потрясения? Вы так не думаете?
– Нет, сдается мне, дело не в этом. Мне кажется, она сама решила, что не раскроет рта, и просто продолжает играть с нами в молчанку. У нее и прежде такое бывало – если она сильно дулась на что-нибудь. Такой уж она ребенок: если решит делать что-то по-своему, так этого и добивается, чего бы ей оно ни стоило.
– А с преступностью это никак не может быть связано? – спросил я. – Например, кто-то ее похитил? Или держал взаперти?
– Тоже ничего сказать не могу. От нее самой же добиться ничего невозможно. Хотя когда все немного успокоится, ей придется в полиции давать показания, – сказала Сёко Акигава. – Поэтому извините за беспардонность, сэнсэй, но у меня к вам есть одна нескромная просьба.
– И какая же?
– Если вы не против, не могли бы вы сами встретиться и поговорить с Мариэ? Наедине. Мне кажется, она доверяет только вам. Поэтому вам-то и может рассказать, что с нею произошло.
Не выпуская из правой руки трубку, я обдумывал ее предложение. Я совершенно не представлял себе, как и насколько откровенно говорить с девочкой, оставшись с нею с глазу на глаз. У меня свои загадки, у нее, должно быть, – свои. Неужто, если наши загадки взять и наслоить, всплывет какой-нибудь ответ? Но, разумеется, не встретиться с Мариэ я не мог. Мне и самому нужно с ней кое о чем поговорить.
– Хорошо. Я согласен с нею встретиться, – наконец ответил я. – Скажите, куда мне приехать?
– Нет-нет, это мы хотим приехать к вам, как обычно. Думаю, так будет лучше. Конечно, если вы не будете против.
– Договорились, – сказал я. – У меня планов нет. Приезжайте, когда вам будет угодно.
– Ничего, если прямо сейчас? Сегодня я решила не отправлять ее в школу… разумеется, если Мариэ согласится к вам поехать.
– Передайте ей, что она может ни о чем мне не рассказывать. Скажите, что поговорить с нею хочет сэнсэй.
– Поняла, так и передам. Простите меня за беспокойство, – сказала мне красивая тетя Мариэ Акигавы и тихо положила трубку.
Минут через двадцать опять раздался звонок. То опять была Сёко Акигава.
– Хотим навестить вас сегодня около трех, – сказала она. – Мариэ согласна. Точнее, она только раз коротко кивнула.
– Хорошо. Жду вас к трем.
– Большое вам спасибо, – сказала она. – А то я ничего не понимаю: что происходит? Как быть дальше? И потому вся в растерянности.
Я хотел ей сказать, что и сам в таком же положении, но не сказал. Она, должно быть, ждет от меня совсем другого ответа.
– Постараюсь сделать все, что в моих силах. Хотя уверенности у меня нет, – сказал я и первым положил трубку.
И тут же украдкой осмотрелся: не видно ли где Командора? Но его, конечно, нигде не было, а мне так его не хватало. Всего облика его, странной манеры выражаться. Наверное, я больше никогда его не увижу – ведь я сам убил его собственной рукой, пронзив насквозь его сердечко острым разделочным ножом, который принес сюда Масахико Амада. Ради того, чтобы спасти откуда-то Мариэ Акигаву. И мне нестерпимо хотелось узнать: где же было то место, откуда я ее спас?
59
Пока смерть не разлучила нас
До приезда Мариэ Акигавы я опять рассматривал ее портрет, которому до завершения оставалось совсем чуть-чуть. Я уже мог живо представить, как будет выглядеть полотно. Только завершено оно не будет – как ни жаль, это неизбежно. Почему нельзя дописывать этот портрет, я и сам пока объяснить не умел – доказать логически, разумеется, тоже. Просто чувствовал, что не делать так – необходимо. А причина со временем, пожалуй, станет ясна. Как бы то ни было, я имел дело с чем-то очень опасным, и здесь важно быть предельно осторожным.
Затем я вышел на террасу, сел в шезлонг и бесцельно разглядывал белый особняк Мэнсики напротив. Статный седовласый господин Мэнсики – человек, «избавившийся от цвета». «Перебросился с ним в дверях парой слов. Весьма занятный человек», – сказал мне Масахико. «Очень занятный человек», – поправил я его тогда. «Очень, очень, очень занятный человек», – заново поправил я, теперь уже – себя.
За несколько минут до трех к дому, взобравшись по склону, подъехала все та же ярко-синяя «тоёта приус» и остановилась на своем обычном месте. Стих мотор, отворилась водительская дверца, и вышла Сёко Акигава. Очень изящно – сперва развернувшись со сведенными коленями. Чуть погодя с пассажирского места выбралась Мариэ Акигава – двигалась она подчеркнуто неохотно и вяло. Утренние облака куда-то подевались, осталось лишь чистое голубое небо начала зимы. Несущий с гор прохладу ветер беспорядочно трепал мягкие волосы женщин. Мариэ Акигава то и дело поправляла челку, спадавшую ей на лоб.
Как ни странно, Мариэ сейчас была в юбке – шерстяной темно-синей, до колен. Под нею – голубые лосины, сверху кашемировый свитер с V-образным вырезом, из которого проглядывала белая блузка. Свитер – насыщенного виноградного цвета, обута девочка в темно-коричневые мокасины. В таком виде она выглядела красивой и здоровой, заботливо воспитанной в благородной семье. Ничто не выдавало в ней никакую эксцентричность. Только грудь оставалась плоской.
Сёко Акигава сегодня была в светло-серых узких брючках, хорошо начищенных черных туфлях на низком каблуке и в длинном белом кардигане, подпоясанном на талии ремнем. У нее грудь как раз отчетливо выступала. В руке Сёко держала нечто вроде черного лакового кошелька – женщины всегда носят такие. Что там могло быть внутри, я даже не представлял. А Мариэ, похоже, не знала, куда деть свои руки – карманов, куда их можно засунуть, у нее не было.
Взрослая тетя и племянница-подросток – при всей их разнице в возрасте и зрелости обе они просто красавицы. Я наблюдал за ними сквозь щель между шторами. Тетя и племянница – когда я видел их вместе, казалось, мир становится чуточку ярче. Как Рождество и Новый год всегда настают вместе.
