Я не мог определить по одному лишь тону ее голоса, вправду она сожалеет или нет. Ее голосу явно не хватало интонации.
– Тому есть несколько причин.
– Несколько причин, – повторил я ее же слова.
– Для начала, муж начинает понемногу меня подозревать. Похоже, ощущает какие-то знаки.
– Знаки, – повторил я за ней.
– Когда возникает такая ситуация, женщины подают определенные знаки. Например, пуще прежнего следят за своим макияжем и внешним видом, меняют парфюм, садятся на жесткую диету. Я, конечно, старалась, чтобы такое не проявлялось. Но все равно…
– Вот как?
– Да и вообще – не годится, чтобы такие отношения продолжались до бесконечности.
– Такие отношения, – повторил я.
– В смысле – бесперспективные, без надежды на будущее, что как-то все разрешится само собой.
А ведь она права, подумал я. Наши отношения, по сути, – и «без будущего», и «неразрешимые». К тому же продолжать их слишком рискованно. Мне-то терять особо нечего, а у нее, в общем, приличная семья, две дочки-подростка, которые ходят в частную школу.
– К тому же, – продолжала она, – возникли неприятности у дочери. У старшей.
Старшая дочь. Если мне не изменяет память, успевает она хорошо, родителей слушается – спокойная девочка, не доставлявшая хлопот.
– Возникли неприятности?
– Просыпаясь по утрам, она не встает с кровати.
– Не встает с кровати?
– Послушай, перестань повторять за мной, как попугай.
– Прости, – извинился я. – А что это может значить – не встает с кровати?
– То и значит. Буквально. Уже недели две ни за что не встает с кровати. В школу не ходит. Валяется целыми днями в постели как есть, в пижаме. Кто бы ни пытался с ней заговорить, не отвечает. Приносим еду в постель – почти ничего не ест.
– К специалистам обращались?
– Естественно, – сказала она. – Обращались к школьному психологу, но толку никакого.
Я задумался. Но сказать мне было нечего. Ведь я даже ни разу не видел эту девочку.
– Поэтому, думаю, больше мы не сможем встречаться, – сказала подруга.
– Потому что ты вынуждена находиться дома и присматривать за ней?
– И поэтому тоже. Но не только.
Она больше ничего не сказала, но я примерно понимал, что́ у нее на душе. Она испугана и как мать винила во всем себя, наш с нею роман.
– Очень жаль, – сказал я.
– Но я сожалею куда сильнее, чем ты.
Может, так оно и есть, подумал я.
– Хочу сказать тебе напоследок одно, – произнесла она и глубоко вздохнула.
– Что же?
– Думаю, ты сможешь стать хорошим художником. В смысле – даже лучше, чем теперь.
– Спасибо, – сказал я. – Мне стало уверенней.
– Прощай.
– Удачи.
Положив трубку, я лег на диван в гостиной и, глядя в потолок, задумался о подруге. Если разобраться, несмотря на все наши частые встречи, у меня ни разу не возник замысел нарисовать ее портрет. Настроение такое почему-то ни разу не возникало. Зато я сделал несколько набросков – в маленьком альбоме, мягким карандашом 2B. Почти не отрывая грифеля от бумаги. На многих изображалась развратная нагая женщина. Есть и такие, где она, широко раскинув ноги, обнажает влагалище. Я даже набрасывал сцены соития – то были простенькие зарисовки, но каждая выглядела весьма натурально. И безгранично вульгарно. Ее очень радовали такие картинки.
– Как все-таки хорошо у тебя выходят непристойные картинки! Вроде рисуешь так легко и непринужденно, а получается порнография.
– Это просто забава, – отвечал я.
Сделав такие почеркушки, я тут же их выбрасывал. Мало ли кто может увидеть, да и хранить такое никуда не годится. Хотя, возможно, стоило оставить хотя бы одну. Как доказательство самому себе, что эта женщина все-таки существовала.
Я не спеша встал с дивана. День только начался. И мне предстояли беседы с несколькими людьми.
58
Вроде как слушаю о красивых каналах на Марсе
Я позвонил Сёко Акигаве. Стрелки часов миновали половину десятого – время, когда обычные люди в основном приступают к повседневным делам. Но к телефону никто не подошел. После нескольких гудков включился автоответчик: «Я не могу ответить на ваш звонок. Если потребуется, оставьте сообщение после сигнала…» Но я ничего не оставил. Возможно, она занята тем, что разбирает последствия пропажи и внезапного возвращения племянницы. Я набирал ее номер несколько раз с интервалами, но трубку там никто не брал.
Тогда я подумал было позвонить Юдзу, но не захотел беспокоить ее в рабочее время и отказался от этой мысли, решив дождаться обеденного перерыва. Если сложится, может, получится с ней коротко поговорить. Ведь мое дело не требует длительной беседы. «Не могла бы ты встретиться со мной в ближайшее время?» Вот и весь разговор, который завершится ответом «да» – или «нет». Если «да» – условимся о месте и времени встречи, если «нет» – на этом всё.
Затем я – нехотя и скрепя сердце – позвонил Масахико Амаде. Тот ответил тут же. Услышав мой голос, он глубоко вздохнул:
– Значит, дома?
– Да, – ответил я.
– Перезвоню чуть позже. Не против?
– Не против.
Через пятнадцать минут раздался звонок. Мне показалось, он звонил с сотового, выйдя на крышу здания – или вроде того.
– Где ты пропадал? – спросил он непривычно резко. – Вдруг пропал, ничего не сказав, из палаты пансионата. Куда подевался – никто не знает. Я даже подорвался в Одавару проверить, нет ли тебя дома.
– Извини, я не специально, – сказал я.
– И когда вернулся?
– Вчера вечером.
– Где же тебя носило все эти три дня, с субботы по вторник?
– По правде говоря, совсем не помню, где был и что делал.
– Хочешь сказать, у тебя амнезия, вдруг пришел в себя – и уже дома?
– Вот именно.
– Ты что, серьезно?
– Другого объяснения у меня нет.
– Однако смахивает на враки.
– Разве так не бывает в кино или книгах?
– Я тебя умоляю. Когда по телевизору в фильмах или мыльных операх заходит речь о потере памяти, я тут же выключаю. Слишком уж дешевая уловка.
– Потеря памяти была у Хичкока.
– В «Завороженном»? У Хичкока это второсортный фильм, – сказал Масахико. – Ладно… что было на самом деле?
– Пока что сам не могу понять, что произошло. Не получается связать воедино разные обрывки. Если немного подождать, память, глядишь, постепенно вернется, и тогда я смогу объяснить все толком. Но не сейчас, прости. Дай мне время.
