Я хотел рассказать ему о чердаке все, но при сыне, конечно, не мог сообщить, что нашел там некую вещь. Масахико, разумеется, захочет узнать, что это за некая вещь. Поэтому мы с Томохико Амадой, как бы подвесив наш странный разговор, словно бы присматривались, как бы изучая друг друга.
Я очень осторожно подбирал слова:
– Тот чердак – прекрасное место не только для филина, но и для картин. В смысле – подходящее место для их хранения. Особенно хорошо на нем можно хранить картины нихонга, которые быстрее выцветают – у них краски нежнее. В подвале их держать не годится, там сыро, а на чердаке – хорошая вентиляция и нет окон, так что можно не бояться прямых солнечных лучей. Конечно, в дождь ветром туда может задувать брызги, поэтому для долгого хранения картины нужно хорошенько упаковать.
– Кстати, я-то сам на чердак до сих пор не заглядывал, – произнес Масахико. – Терпеть не могу пыльные места.
Я не сводил глаз с лица Томохико Амады – и он не спускал взгляд с моего лица. Я чувствовал: у себя в голове он пытается следовать ходу моей мысли. Филин, чердак, хранение картин… Он силится связать в единое целое смысл этих нескольких знакомых ему слов. Для него нынешнего это задача не из легких. Совсем не из легких. Все равно что выбираться из лабиринта с завязанными глазами. Но он чувствует, что для него это важно, – и чувствует очень остро. Я тихонько наблюдал за его одинокой и важной работой.
Подумал было рассказать и про кумирню в зарослях, и про странный склеп за нею… Как вышло, что его вскрыли, какой он формы… Но передумал и не стал. Не стоит все выкладывать за один раз. Для остатков его сознания разобраться даже в чем-то одном – и то тяжкое бремя. Нить, на которой в нем все держится, оборвать очень легко.
– Будешь еще воды? – спросил у отца Масахико, держа в руке стеклянный поильник. Но отец никак не отреагировал, как будто слова его сына влетели ему в одно ухо и тут же вылетели из другого. Масахико подошел ближе и переспросил, но, поняв, что реакции не последует, больше спрашивать не стал. Глаза отца уже не замечали сына. – Похоже, отец проникся к тебе интересом, – сказал мне с восхищением Масахико. – Все время он внимательно смотрит только на тебя. Давно уже он так живо никем и ничем не интересовался.
Я молча смотрел в глаза Томохико Амаде.
– Странно. Что бы я ни говорил, на меня он даже не посмотрел, а с тебя не спускает взгляд.
Я не мог не уловить в тоне Масахико легкий отзвук черной зависти. Ему хочется, чтобы отец смотрел на него, – он желал этого с самого детства.
– Наверное, от меня пахнет красками, – сказал я. – Этот аромат вызывает у него какие-то воспоминания.
– Ты прав, такое вполне может быть. Я-то уже и забыл, когда в последний раз брал в руки настоящие краски.
В его голосе не осталось никаких мрачных оттенков: передо мной вновь стоял прежний беззаботный Масахико. И тут вдруг задрожал его маленький сотовый телефон, лежавший на столе. Масахико вздрогнул.
– Ах, черт! Забыл его выключить. В палате разговаривать по телефону запрещено. Я выйду на улицу и поговорю там. Ничего, если я ненадолго отлучусь?
– Конечно.
Масахико взял в руку трубку, проверил, кто ему звонит, и направился к двери, но по пути обернулся ко мне и сказал:
– Возможно, я немного задержусь. Пока меня не будет, поговори с отцом о чем-нибудь?
Ответив на вызов и что-то шепча в телефон, он вышел из палаты и тихо прикрыл за собою дверь.
Так мы с Томохико Амадой остались в комнате вдвоем. Он все так же пристально смотрел на меня. Пожалуй – пытался меня понять. Мне стало немного не по себе, и я встал с кресла, обошел кровать в изножье и приблизился к окну, смотревшему на юго-восток. За стеклом раскинулась ширь Тихого океана, и линия горизонта словно упиралась в небо. Я проследил ее взглядом от начала и до конца. Такую длинную и красивую прямую человек провести не сможет, какую бы линейку ни взял. В пространстве под этой линией, должно быть, в непрерывном движении копошатся бесчисленные жизни. Мир этот полон бесчисленными жизнями – и таким же количеством смертей.
И тут у меня вдруг возникло ощущение, что мы с Томохико Амадой в палате не одни. Я обернулся и понял: так и есть.
– Да, судари наши, вы здесь не суть только вдвоем, – произнес Командор.
50
Предстоят жертвы, а также испытания
– Да, судари наши, вы здесь не суть только вдвоем, – произнес Командор.
Он разместился в том мягком кресле, где еще недавно сидел Масахико. В обычном одеянии, с обычной прической и мечом, своего обычного роста. Я, ничего не говоря, уставился на него.
– Ваши друзья, судари наши, вряд ли вернутся скоро, – сказал Командор и при этом направил вверх указательный палец правой руки. – Их телефонные разговоры, похоже, будут долгими. Поэтому вы, судари наши, можете вволю и не тревожась поговорить с Томохико Амадами. У вас ведь к нему накопились многие разные вопросы? Все сложности лишь в тех, насколько много вы получите ответов.
– Это вы устранили Масахико?
– Что вы, что вы! – воскликнул Командор. – Вы, судари наши, нас переоцениваете. Мы не суть настолько всесильны. В отличие от вас, судари наши, да нас служащие люди чем-нибудь да заняты. У них к несчастьям не суть бывает выходных.
– Вы были все это время рядом? В смысле – ехали вместе с нами в машине?
Командор покачал головой.
– Нет, мы не суть ехали вместе. Сюда от Одавар долгие пути. Мы бы сразу укачались.
– Однако вы сейчас здесь. Хоть вас никто и не приглашал.
– Действительно, если быть точными, нас сюда не суть приглашали. Но мы здесь по просьбам. Между приглашениями и просьбами разницы весьма незначительны. Однако оставим сие. Нас попросили быть здесь господа Томохико Амады. И мы здесь как разы потому, что хотим быть полезны и вам, судари наши, тоже.
– Быть полезным?
– Воистину так. Ведь мы у вас, судари наши, в небольших долгах. Вы, судари наши, вызволили нас из подземелий. И мы смогли вновь распространиться в сих мирах как идеи. Как вы, судари наши, давеча и говорили. Вот мы и сочли, что нужно когда-нибудь отблагодарить. Даже идеи смекают, что суть аките чувства долгов.
Чувство долга?
– Да, назовем так. Нечты вроде тех, – произнес Командор, будто прочитав мои мысли. – Во всяких случаях вы, судари наши, всеми сердцами своими желаете ведать, куда подевались Мариэ Акигавы, и вернуть ее на эти стороны. В этих не суть ошибки?
Я кивнул. Ошибки в этом не было.
– Вы знаете, где она?
– Ведаем-с. Вот только недавно виделись.
– Виделись?
– Перебросились парами слов.
– Тогда скажите мне, где она?
– Ведать-то ведаем, а сами сказать не можем.
