– Сегодня такое состояние, что просто невозможно не выпить, – сказал он. – Никак не могу успокоиться – вот и попросил вас о таком одолжении. Машину я оставлю здесь до завтра, не возражаете?
– Конечно, я не против.
Повисла небольшая пауза.
– Можно задать вам личный вопрос? – спросил Мэнсики. – Надеюсь, он вас не расстроит.
– Если смогу ответить – отвечу. Я не из обидчивых.
– Вы ведь были женаты?
Я кивнул.
– Был. По правде говоря, совсем недавно я подписал документы на развод и отослал их обратно. Поэтому даже не знаю, в каком я теперь официальном статусе. Но, во всяком случае, женат был. Лет шесть.
Мэнсики, глядя на лед в бокале, о чем-то задумался. Затем спросил:
– Извините за щекотливый вопрос, а вы сожалеете, что дело у вас дошло до развода?
Я сделал глоток и поинтересовался у Мэнсики:
– Напомните, как по-латински «ответственность покупателя»?
– Caveat emptor, – не колеблясь, ответил тот.
– Сразу не запомнить, как произносится, но что эти слова означают, понять я способен.
Мэнсики засмеялся. Я продолжал:
– Нельзя сказать, что я нисколько не жалею о супружеской жизни. Но даже если вернуться, чтобы исправить какую-нибудь ошибку, в итоге результат оказался бы тем же.
– Вероятно, в вас есть некая склонность, не поддающаяся переменам. Она-то и стала помехой семейной жизни, нет?
– Или же во мне отсутствует некая склонность, не поддающаяся переменам. Возможно, это и стало помехой семейной жизни.
– Однако у вас есть желание писать картины. Оно, должно быть, прочно связано с желанием жить.
– Но я, похоже, так и не преодолел до конца все то, что должен был. Мне так кажется.
– Испытание вам когда-нибудь непременно предстоит, – сказал Мэнсики. – Испытание – хороший случай изменить свою жизнь. И чем оно сложнее, тем больше этот опыт нам потом пригодится.
– Если не сдаться, не опустить руки.
Мэнсики опять улыбнулся. Больше темы детей и развода он не касался.
Я принес из кухни банку оливок. Мы с Мэнсики какое-то время молча пили виски, закусывая солеными оливками. Когда закончилась первая сторона пластинки, Мэнсики ее перевернул и поставил вторую. Георг Шолти продолжил дирижировать Венским симфоническим оркестром.
Да, у дружища Мэнсики всегда есть какие-то намерения. Постоянно что-то замышляет. Без этого и шагу вперед сделать не может.
Что он сейчас намеревается сделать? Или что замышляет? Этого я не знал. Или у него пока что не получается ничего замыслить и он выжидает? Он же сам сказал, что у него нет намерения использовать меня. Пожалуй, вряд ли он лжет. Однако намерение есть не более чем намерение. Я имею дело с человеком, который своим умом добился успеха в передовом бизнесе. Если у него есть какое-то намерение – пусть даже потенциальное, – вряд ли я смогу остаться в него не втянутым.
– Вам, кажется, тридцать шесть? – неожиданно спросил Мэнсики.
– Да.
– Пожалуй, самый прекрасный период в жизни.
Я, правда, совсем так не считал, но высказать ему свое мнение не решился.
– Мне вот исполнилось пятьдесят четыре. В тех кругах, где я вращался, для полноценной работы возраст уже почтенный, а чтобы стать легендой, я пока что слишком молод. Вот я и слоняюсь, толком ничего не делая.
– Но есть же такие, кто молодым становится легендой.
– Да, есть. Их немного. Однако никакого смысла нет в том, чтобы молодым становиться легендой. На мой взгляд, это довольно-таки кошмарно. Станешь легендой – и весь долгий остаток жизни будешь вынужден жить как под копирку. Что скучнее такой вот жизни?
– А вам не скучно?
Мэнсики улыбнулся.
– Насколько могу припомнить, я еще не заскучал ни разу. У меня не было времени скучать.
Я лишь восхищенно кивнул.
– А вы? Вам доводилось скучать? – спросил он.
– Еще бы – и весьма нередко. Однако скука, похоже, стала неотъемлемой частью моей нынешней жизни.
– Скука не бывает мучительной?
– Да нет, похоже, я с нею свыкся, и она меня никак не мучает.
– Это потому, что в вас не утихает сильное желание писать картины. Это стержень всей вашей жизни, и состояние скуки для него – словно колыбель созидательного порыва. Не будет такого стержня – и скука наверняка станет невыносима.
– Мэнсики-сан, так вы сейчас не работаете?
– Да, я, по сути, отошел от дел. Как уже говорил, провожу немного валютных сделок, торгую акциями через Интернет, но это совсем не потому, что вынужден этим заниматься. Это меня развлекает, а вместе с тем – тренирует мозги.
– И вы живете в таком большом особняке совсем один?
– Именно.
– И вам при этом не скучно?
Мэнсики покачал головой.
– У меня есть о чем поразмышлять. Есть немало книг, которые я должен прочесть, немало музыки, какую должен переслушать. Я собираю много разных данных, классифицирую их, анализирую. Умственная работа вошла в мою повседневную привычку. Я занимаюсь гимнастикой, для смены настроения беру уроки игры на фортепьяно. Разумеется, нужно выполнять и кое-какую работу по дому. Времени для скуки у меня просто нет.
– А стариться? Стариться вам не страшно? В смысле, живя в одиночестве.
– Годы берут свое, – сказал Мэнсики. – Плоть и дальше будет дряхлеть. Я стану все более одиноким. Однако пока что этого на себе я не испытывал. В целом я могу себе это представить, но как бывает на самом деле, своими глазами я не видел. А я такой человек, что склонен доверять лишь тому, что видел собственными глазами. Вот я и жду того, что́ увижу своими глазами дальше. В общем, это не страшно. Особых чаяний у меня тоже нет. Так, легкий интерес.
Мэнсики мерно покачивал в руке бокал с виски и смотрел на меня.
– А вы? Вы не боитесь стареть?
– Шесть лет моей семейной жизни привели к разводу. И за все эти годы для себя я не смог написать ни единой картины. Если вдуматься, эти годы были потрачены впустую. Ведь ради заработка мне пришлось нарисовать бесчисленное количество неинтересных мне самому портретов. Однако в этом, вероятно, есть и обратная – счастливая – сторона. В последнее время все чаще об этом задумываюсь.
– Возможно, я сумею понять, что вы хотите этим сказать. Значимым становится то, что вы отбросили свое «я» за очередным поворотом жизни. Вы об этом?
Наверное, подумал я. Однако в моем случае, видимо, я просто не сразу разглядел в себе нечто важное – и тем самым вовлек в этот свой напрасный «объезд» Юдзу.
