Вернувшись домой, я пошел в мастерскую, где, усевшись на привычный старый табурет – на нем, вероятно, сидел за работой и сам Томохико Амада, – долго разглядывал висевшую на стене картину «Убийство Командора». Когда не знал, как мне быть, я мог рассматривать эту картину до бесконечности. Пресытиться ею невозможно, сколько ни смотри, да и самой картине по-хорошему место не здесь, а в главном зале какой-нибудь картинной галереи. А она висит на незатейливой стене в тесной мастерской для меня одного. А еще раньше – была спрятана на чердаке подальше от человеческих глаз.
Как сказала Мариэ, эта картина к чему-то зовет; такое чувство, будто птица хочет вырваться из тесной клетки на волю.
И чем дольше я смотрел, тем больше понимал, что своими словами Мариэ попала в самое яблочко. Так оно и есть. Кажется, будто оттуда – из проклятого места – нечто изо всех сил пытается вырваться наружу, требуя себе свободы и простора. И выразительной картину, пожалуй, делает скрытая в ней твердая воля. Пусть даже я не знаю, что конкретно выражает птица, а что – клетка.
В тот день мне захотелось непременно что-нибудь нарисовать. Я это чувствовал: как во мне постепенно просыпается желание «что-нибудь нарисовать». Будто накатывает вечерний прилив. Однако настроение приняться за портрет Мариэ Акигавы меня не посетило. Пока еще рано. Дождемся воскресенья. Но и «Мужчину с белым “субару форестером”» мне тоже не хотелось больше ставить на мольберт. Там, как сказала Мариэ, скрыто нечто, наделенное опасной силой.
Для портрета Мариэ Акигавы на мольберте был подготовлен новый среднезернистый холст. Я сел на табурет перед ним и долго всматривался в его пустоту, но образ, который следует на него перенести, не возникал. Пустота так и оставалась пустотой. Что бы мне такое нарисовать?.. И я постепенно пришел к мысли, чего мне сейчас больше всего хочется.
Отойдя от холста, я взял большой эскизник, а потом уселся в мастерской на пол, скрестив ноги, оперся на стену и принялся рисовать карандашом каменный склеп – не привычным мне мягким 2B, а твердо-мягким HB. Тот странный склеп, что возник из-под каменного кургана посреди зарослей. Только что увиденный, он был свеж в памяти, и я старался рисовать его как можно точнее: и аккуратную каменную кладку, и участок вокруг, засыпанный опавшей листвой, ее мокрый красивый узор. Заросли мискантуса, в которых он некогда скрывался, повалены и придавлены гусеницами «катерпиллара».
Пока я рисовал, меня опять охватило странное чувство – как будто я сливаюсь с тем склепом в зарослях. Похоже, склеп и впрямь добивался своего воплощения в рисунке – причем в рисунке очень точном и тщательном. И я двигал рукой почти машинально, словно бы внимая этому требованию. Все это время я испытывал чистую и неподдельную радость. Сколько же минуло времени? Когда я очнулся, страница альбома была испещрена линиями черного карандаша.
Я сходил на кухню и выпил несколько стаканов холодной воды. Подогрел кофе, налил себе в большую кружку и с ней вернулся в мастерскую. Поставил на мольберт альбом, открытый на этой странице, сел на табурет и опять издали посмотрел на эскиз. Там был до мелочей точно и реалистично воспроизведен круглый склеп в зарослях – и выглядело так, будто склеп и вправду обладает собственной жизненной силой. Точнее, на эскизе склеп выглядел еще живее, чем на самом деле. Я встал с табурета, подошел ближе и хорошенько вгляделся в рисунок. Затем посмотрел под другим углом – и только теперь обратил внимание, что он напоминает женский половой орган. Раздавленные «катерпилларом» заросли мискантуса выглядели точь-в-точь как растительность на лобке.
Я лишь покачал головой и горько усмехнулся: ну чем не оговорка по Фрейду, только картинкой. В ушах у меня зазвучал голос какого-нибудь высоколобого критика: «Картину эту следует понимать так, будто возникший из земли мрачный склеп, напоминающий половой орган одинокой женщины, функционирует как выражение страсти и воспоминаний, вынырнувших за рамки бессознательного автора». Чушь какая-то…
Однако мысль о сходстве странного круглого склепа в тех зарослях с женским половым органом не покидала меня. Поэтому, когда вскоре зазвонил телефон, я предположил, что это моя замужняя подруга.
Так и оказалось.
– Знаешь, у меня вдруг появилось свободное время. Ничего, если я сейчас приеду?
Я посмотрел на часы.
– Приезжай. Заодно пообедаем.
– Куплю по пути что-нибудь, – сказала она.
Она положила трубку. Я пошел в спальню, заправил постель, собрал разбросанную по полу одежду, аккуратно ее сложил и рассовал по ящикам комода. Помыл и убрал посуду, киснувшую в раковине после завтрака.
Затем, как обычно, поставил в гостиной пластинку «Кавалер розы» Рихарда Штрауса (дирижер Георг Шолти) и, пока ехала подруга, читал на диване книгу. А сам неотступно думал: что же читала Сёко Акигава? Какие книги способны увлечь эту женщину?
Подруга приехала в четверть первого. У крыльца остановился ее красный «мини», и она вышла из машины с бумажным пакетом из продуктового магазина. Дождь продолжал бесшумно лить, но она была без зонтика – в желтом плаще, накинув капюшон, семенила к дому. Я открыл дверь, взял у нее пакет и отнес прямо на кухню. Подруга сняла плащ и осталась в водолазке сочного желто-зеленого цвета, которая красиво подчеркивала ее грудь. Не такую большую, как у Сёко Акигавы, но все же величины достаточной.
– Работал с утра?
– Да, – ответил я. – Но не на заказ. Самому захотелось что-нибудь нарисовать, вот я и набросал, что взбрело в голову.
– От скуки?
– Вроде того.
– Голодный?
– Нет, не очень.
– Это хорошо, – сказала она. – Тогда поедим позже?
– Меня устраивает, – ответил я.
– С чего бы это в тебе сегодня столько страсти? – спросила она позже, лежа в постели.
– И впрямь, – поддакнул я. Наверное, это оттого, что я с утра увлеченно рисовал загадочный подземный склеп диаметром два метра. Но я же не мог ей сказать, что склеп, пока я его рисовал, стал напоминать женский половой орган, и это меня сильно возбудило… – Давно не виделись, вот и хотел тебя очень сильно, – произнес я, выбрав версию помягче.
– Приятно слышать, – сказала она, нежно поглаживая пальцами мою грудь. – Но признайся – тебе же хочется женщину помоложе?
– Ничего подобного!
– Правда?
– Даже не думал об этом, – сказал я. Так оно и было – я наслаждался уже тем, что попросту совокуплялся с ней, и даже не представлял вместо нее кого-то еще. Наши отношения с Юдзу, разумеется, – совсем другое дело.
Но я все равно решил пока не сообщать ей о начатом портрете Мариэ Акигавы – красивая тринадцатилетняя модель может заставить подругу хоть и немного, но ревновать. Для женщины, похоже, любой возраст – будь ей тринадцать или сорок один – деликатный. Они из него просто не выходят. Таков один из скромных уроков, какие я получил до сих пор от общения с женщинами.
