Я не прекращала вязать на самом деле с того самого дня на пляже. Я постепенно скопила больше спиц и больше пряжи, самых разных размеров, самых разных цветов. Такая у меня склонность – коллекционировать вещи: ракушки, миниатюрные кукольные домики, которые я обожала обставлять в детстве так называемой «обстановкой», хотя сами куклы мне были вовсе не интересны. Время от времени я раскладываю всю пряжу на полу комнаты, словно нахохлившаяся птичка в радужном гнездышке. Сейчас я храню пряжу на книжных полках в квартире, где живу одна, по-прежнему рассортировав ее по цветам. Та же идея: мне нравится окружать себя возможностями, напоминанием, что, чего бы мне ни захотелось или ни потребовалось, я могу тут же заграбастать клубок и начать делать что-то новое. Я стала одновременно больше, чем я сама, и как раз того размера, что нужно.
Интересно, все ли чувствуют то же самое, когда и если находят свое. Не обязательно призвание, не совсем чтобы страсть, не то занятие, которое, как можно ожидать, принесет деньги, или славу, или достижение более высокого уровня жизни. И даже не то, что занимает много места, но вписывается в жизнь настолько бесшовно и гладко, словно для него всегда было место. Просто тихий выдох «ах!» от попадания в точку, от шороха кроссовок по асфальту, от гармонии хора. От петли, соскальзывающей с одной спицы на другую.
У меня не было возможности спросить у бабушки, что вязание на спицах, или вязание крючком, или игра на саксофоне, или пение, или садоводство, или один из десятков способов, которыми она обустраивала свою жизнь, значило для нее. Нет, это не так – у меня было много возможностей. У меня было двадцать пять лет диванов и Рождественских праздников. Я просто не додумалась спросить.
Потому что, в отличие от вымышленных бабушек, Патриция Фури (Пэт, или Ма, или Мама) не только вязала пледики. Она играла в городском оркестре и пела в хоре, и она сделала все, чтобы и у моей мамы, у Кейтлин и их брата (которого зовут Майкл, как и моего дедушку) музыка была в крови. Она окончила школу в пятнадцать, а степень магистра по социологии получила, когда ей было за сорок. Она терпеливо выращивала цветы таким же магическим способом, как и работала со спицами и струнами, и она безумно нас всех любила, порой даже чрезмерно. (Мои выщипанные брови всегда были нерешенной проблемой, как и неестественный, пурпурно-красный цвет волос, который я перекрасила обратно в свой обычный в старших классах. Я умышленно игнорировала ее советы, и теперь, когда мои брови срослись, а ужасная краска на волосах отросла и сострижена, я осознаю, что следовала им неукоснительно.) Она требовала для себя самые удобные, самые тихие места без сквозняков в ресторанах, даже когда мы все сжимались за ее спиной, чувствуя себя очень неловко. Она ежегодно принимала нас на Рождество в своей гостиной. Она хотела, чтобы мы были лучшими.
«Никто не любит меня так, как она», – сказала мне моя мама в телефонном разговоре всего за несколько дней до смерти бабушки, когда мы уже почти осознали, что скоро это случится.
Я хотела сказать, что люблю ее, что могу научиться любить ее даже еще сильнее, чтобы заместить ей грядущую потерю, но понимала, что это совсем не то. Позже, когда тот самый человек, связавший первый ряд всего, что я могу сделать в своей жизни, ушел, я смутно начала понимать, что имела в виду моя мама.
Что случается с вещью, когда ее создатель умирает? Мне сложно определить, в каком времени лучше описывать многочисленные проекты моей бабушки. Ее пледы все еще здесь – они и сейчас оранжевые, и кажется, неправильно говорить, что они были оранжевыми, – но, тем не менее, они претерпели изменения. Они имеют большее значение и все же занимают меньше места в нашей жизни, потому что больше их уже не станет. Больше не будет словесных перепалок в ресторанах, не будет укутывающих объятий. А что происходит с вещью, которая была подарена, а затем возвращена? Я связала для бабушки столько вещей, поначалу плохих, а затем довольно хороших. На Рождество перед ее смертью я связала ей носки, которые мама отдала мне обратно после похорон. Это не было неправильно – хуже было бы, если бы они потерялись и их некому было бы любить и пользоваться ими, – но не могу заставить себя их надеть, хоть и сомневаюсь, что бабушка надевала их хоть раз. Они выглядят пустыми, несмотря на то что носки и должны быть пустыми.
Упущенные возможности
Ты: Девушка в метро на линии F Манхэттена, которая вяжет что-то похожее на носок – не успела рассмотреть как следует, потому что ты вышла на следующей остановке после того, как я вошла в вагон.
Я: Девушка, которая тоже хотела бы иметь с собой вязание и достать его в знак солидарности или, по меньшей мере, подать некий тайный сигнал, дать понять, что я – такая же, как ты, а не просто какой-то псих, который пялится на тебя через весь вагон.
Ты: Классный парень, который вяжет в метро на ветке L.
Я: Та, которая на самом деле никогда тебя не видела, но получила две SMSки от разных друзей в один и тот же день, уведомлявшие, что они нашли свою вторую половинку. И если вы два разных парня, в таком случае привет вам обоим.
Ты: Дамочка, которая громко возмущалась по поводу моей вышивки в метро на ветке N.
Я: Приношу извинения за вышивание слова «Задница» в общественном месте. В свою защиту могу сказать, что это было для друга.
Ты: Все пассажиры в том самом вагоне метро на ветке М.
Я: Благодарна, что никто из вас не смеялся, когда я пыталась вязать стоя, даже когда я уронила клубок и он укатился под ближайшее сиденье.
Ты: Женщина, с которой я так долго болтала в автобусе № 7, в первое свое лето в Нью-Йорке. Ты была на несколько лет старше меня и очень красивая, волосы забраны назад в хвостик, а прядь волос намотана на резиночку так, что это выглядит суперэлегантно и аккуратно. Когда ты заметила, что я вяжу, ты села рядом и всю поездку до Квинса рассказывала о своем рукоделии, любимых магазинах пряжи, планах продавать свои изделия. Ты дала мне свой номер – он все еще записан в моем телефоне как «Кристина Вязание» – и заставила меня почувствовать, что мир гораздо дружелюбней и шире, в хорошем смысле этого слова.
Я: Извини, мне не хватило мужества набрать SMSку.
Ты: Мужик, развалившийся на двух сиденьях, широко раздвинув ноги.
Я: Крестоносец в битве за личное пространство, который использует вязание в качестве прикрытия для распихивания людей, занимающих гораздо больше положенного им в разумных пределах места на сиденье в метро.
Ты: Пожилая женщина на платформе J Деланси-стрит, вяжущая крючком быстрее, чем я моргаю.
Я: Крашеная рыжая, которая хочет научиться твоему колдовству.
Ты: Чрезвычайно добродушная пара немецких туристов на ветке G в Бруклине.
Я: Рыдающая девушка, которой вы дали кучу салфеток и мятные шоколадки.
[22] Джейми умер несколько недель назад, и я уже решила, что внезапные приступы горя у меня прошли, но оказалось, что нет. Один из вас сказал мне: «Что бы это ни было, все будет хорошо». В то время казалось, что это совсем не подходит к моей ситуации, но теперь думаю, что вы были правы. Эта история не о вязании или чем-то подобном, но с тех пор я с большой теплотой отношусь к мятным шоколадкам.
