Когда его «май-май» превратился чуть ли не в лоскуток ветоши, Мэттью перенес свою привязанность на другой объект. Он усыновил красивое скромное покрывало из Restoration Hardware, которое наша мама намеревалась использовать для гостиной, и провел свои оставшиеся дни любви к одеяльцам, таская его за собой.
Сейчас он это перерос, но, когда я представляю себе его комнату, я по-прежнему мысленно переношу туда тот милый пледик, так резко контрастирующий с постельным бельем с покемонами.
Эти кусочки ткани были настолько частью нас самих, пусть и недолго, как наши прически или сандалии. Они были символом того, что мы под надежной защитой, что, даже если снаружи все угрожающе опасно и невыносимо, мы можем в них завернуться и отгородиться от звука и света. Куда исчезает это влечение, когда перерастаешь его вместилище? В отношения, в квартиры, в непрерывное шествие рукодельных проектов?
Я решила сделать свой плед еще в старой квартире, в старых отношениях, как только начала напрягаться по поводу их обоих. Я часами фантазировала, на что будет похожа моя уверенная, взрослая, собственная жизнь, и всегда возвращалась к этой туманной идее тепла, к мысли, что можно завернуться в этот плед, подоткнуть его уголки, не нуждаясь ни в ком и не желая ничего, кроме того, что я сама могла себе дать. И вязание собственного пледа, казалось мне, станет самым буквальным возможным воплощением этого видения.
Я купила дешевую пряжу, так как знала, что мне ее понадобится очень много, больше, чем требовалось для любого моего проекта до этого. Я выбрала мягкий хлопок кремового, темно-розового и темно-синего цвета. В рукодельном блоге, на который я была подписана, нашлось подходящее описание, достаточно простое даже для моих дилетантских навыков вязания крючком. Нужно было начать с кружочка в шесть петель – диаметром с монетку в пять центов – и работать по направлению вовне, вывязывая так называемый «бабушкин квадрат».
Даже не вязальщики с легкостью узнают бабушкины квадраты: представьте плед на диване своей двоюродной бабушки или жилет, который носит особенно чудаковатый учитель рисования. Скорее всего, такой жилет сделан из десятков маленьких многоцветных квадратиков, сшитых вместе. Они легко узнаваемы по своеобразному «взрыву» из центра – голубой кружок внутри желтого кружка внутри белого квадрата. Как оптическая иллюзия без иллюзии. По отдельности из них получаются отличные подставки или мочалки, а объединившись вместе, они создают вещи, гораздо больше и сложнее, чем сумма их частей.
Но мой плед будет просто одним бабушкиным квадратом. Одним гигантским квадратом, ряд за рядом, достаточно большим, чтобы покрыть двуспальную кровать, и даже чуть-чуть больше. Этот узор сводит на нет привычный способ вязания вещей, упрощая его донельзя. Каждый ряд будет немного длиннее, чем предыдущий; я меняю цвета каждые два ряда, чтобы не заскучать. И остановлюсь я только тогда, когда у меня закончится пряжа, а может, и это меня не остановит.
Поначалу я относилась к этому пледу, как к любой другой вещи. Я таскала его повсюду с собой в сумке и работала над ним, когда выдавалась свободная минутка. Но через несколько недель для него понадобилась уже отдельная сумка, а потом, еще через несколько недель, он стал слишком большим, чтобы можно было брать его с собой. Он был похож на Алису (ту самую, из Страны Чудес) после того, как она схрумкала печенье «Съешь меня», и ее ноги высунулись из окон, а шея – из трубы. Я никогда раньше не работала над таким долгосрочным проектом, что его нельзя было бы носить с собой; лишь иногда свитера становились слишком тяжелыми и громоздкими, уже на финальной стадии, когда оставалось только довязать манжет на рукав или обвязать кромку, но все же таскать с собой, скажем, свитер сложно, но можно.
Из-за его размера мне приходилось сидеть с ним дома. Я могу работать над пледом только в одном месте, на диване, если только у меня вдруг не возникнет желания перетащить его на кровать. Он живет в одном месте, и я прихожу к нему, а не наоборот. Он уже выглядит, словно всегда был здесь, на подлокотнике дивана, рядом с окном; и если случайно его не поднять и не обнаружить гигантский клубок пряжи и свисающий крючок, то он похож на самый обычный плед. На самом деле это и есть самый обычный плед; и то, что он еще не закончен, вовсе не означает, что он не может меня согревать, когда я вяжу его, укутав им ноги. Гости всегда делают комплименты, спрашивают, сама ли я его связала, на что я неизменно отвечаю: «Да. То есть я все еще вяжу его».
Я вяжу его время от времени, с перерывами, под настроение. Иногда я не прикасаюсь к нему месяцами, а потом неделями работаю над ним каждый вечер, как только добираюсь до дома. Одно время я начинала с него каждое утро, просто пара петель за раз, мне нравилось ощущать его масштабы и основательность, пока я была занята планированием своего дня. Это метафора, конечно, но он просто существует. Это то, что мне и нравится в рукоделии: оно может содержать в себе столько смысла, значить гораздо больше, чем оно есть, и все же оставаться точно заданного размера и формы.
Однажды я все же переместила плед с его законного места на диване, только однажды. В Рождество, сразу после того, как умер дедушка, и перед тем, как умерла бабушка, я взяла его с собой в Вирджинию. На тот момент он был огромным, и потому его посчитали за отдельное место в ручной клади (меня пытались заставить «сдать его в багаж» на втором этапе поездки в воздушной жестяной банке, которая вмещала не более двадцати пассажиров, но я отказалась).
Я поставила сумку в ноги и несколько раз за поездку наклонялась погладить ее, словно напуганного кота в переноске.
Я летела на Рождество потому, что так было дешевле, и потому, что в тот год праздник ощущался совсем иначе. Аэропорт Кеннеди был практически безлюден. Мне это нравилось – пятиминутное ожидание в очереди на досмотр, пицца на завтрак (!) и «Кровавая Мэри», которую я заказала на странном автоматизированном iPad-сервере посреди терминала; мне нравилось, что все, сотрудники и путешествующие, были особенно вежливы, словно участники тайного сговора, все вместе и одновременно застрявшие в этом промежуточном пространстве.
Когда я прибыла в город Роанок, казалось, будто я приземлилась в музее. Это крошечный аэропорт, где всего пара выходов на посадку и две взлетно-посадочные полосы. Досмотр занимает едва ли пять минут, и теперь здесь даже есть бар, где «Кровавую Мэри» готовит и подает живой человек из плоти и крови. Из одного конца длинного коридора можно сразу увидеть «комитет по встрече», ожидающий тебя: улыбающиеся и машущие родители, брат и сестра около магазина сувениров, тетя с фотоаппаратом, высокий и спокойный дедушка, бабушка, готовая заключить в объятия и высказаться по поводу цвета твоих волос.
Но в тот день никого не было. Я спустилась по эскалатору и вышла на парковку. В Вирджинии всегда теплее, чем в Нью-Йорке, а то Рождество было слишком мягким, слишком теплым для вязаных подарков, которые я привезла в своей непледовой ручной клади. Подъехала мама на машине родителей и отвезла меня через горы в Блэксбург, где деревья ожидают в нетерпении, когда же их украсят, а рождественские фильмы надеются, что их обязательно посмотрят.
