Больше никто не высмеивает мои очки, в моей сумке теперь гораздо больше вещей, чем просто романы, но служит она той же самой цели.
Это гарантия. Это значит, что неважно, на сколько застрянет метро там, под землей, неважно, насколько скучным или напряженным будет рабочее совещание, я все еще могу найти способ направить энергию в нужное русло. Вот интересно, как живут те, у кого нет сумки? В основном, кажется, это мужчины: они входят и выходят из метро – руки расфасованы по карманам, наушники угнездились на черепушках, их ничто не тяготит, кроме крошечных суперкомпьютеров, которые они зажимают плечом, словно голуби птенчиков (и которые, неизменно, не имеют чехла). Не знаю, завидую ли я или жалею этих людей, таких необремененных, но и таких неподготовленных. Невозмутимых, быть может. Неотягощенных. Я редко хожу без сумки – возвращаясь из прачечной, может быть, или с пробежки, которая превратилась в прогулку, – и чувствую себя подозрительно легко. Но эта легкость имеет свой собственный вес, свои заботы; она так же приятна и все же так же противна, как в тот раз, когда мне сняли брекеты, и я впервые провела языком по своим освобожденным зубам.
Раз уж есть сумка, в ней должны быть ножницы. Не так уж сложно, правда? В любом шкафу на кухне или на работе есть такие. Однако в ножницах заключено вполне прозаическое, но все же опасное очарование, особенно для малышей. Это разумно: скорее всего, первое знакомство с ножницами означало прикосновение к миру, полностью принадлежащему взрослым. Ножницы манят к себе даже самого послушного ребенка. (Вот, например, мне пять лет, я отрезаю своей маленькой сестренке волосы и прячу их в коробку для игрушек.)
Они живут в стаканах на учительском столе и в родительских ящиках со всякой всячиной, и в руках парикмахеров. Они, как ножи, но менее страшные; как мечи, но более прозаичные. Сначала ими разрешают пользоваться только в особых ситуациях строго под контролем, и никогда и ни в коем случае нельзя с ними бегать. В них есть сила, способная сделать вещи меньше, они могут передать эту силу, пусть и на короткое время.
Сейчас-то я взрослая, и у меня есть по крайней мере пять или шесть пар ножниц, разбросанных по всей квартире. Когда доходит до рукоделия, ножницы в основном вступают в игру в самый решающий момент: в начале, когда нужно раскроить ткань или снять ярлык с новой пряжи; в переломный момент, когда нужно поменять цвет нити или закончить участок; в конце, когда они действительно доказывают, на что способны. Ножницы нужны для наведения порядка, опрятности, окончательной шлифовки, прежде чем вещь будет полностью готова. Нет ничего более неприятного, чем необходимость закончить долгий проект по вязанию спицами или крючком, когда весь день не дома и под рукой нет пары ножниц, чтобы подрезать болтающиеся концы нитей; такая вещь выглядит ничтожной и недостойной, словно она вернулась домой после долгого путешествия и еще не успела принять душ.
Если же приходится использовать ножницы в других ситуациях, это обычно вопрос оказания срочной помощи: распутать путаницу, подтянуть затяжку, спасти вещь, которая была смята в глубине сумки, куда ее ни при каких обстоятельствах нельзя было запихивать. Почему-то в моем случае это чаще всего случается с носками. Может, потому, что они достаточно малы, и я повсюду таскаю их с собой, или, может, потому, что их вяжут на двусторонних спицах, у которых гораздо больше кончиков, с которых петли могут соскользнуть.
Как бы то ни было, я остолбенела в немом ужасе, когда засунула руку в сумку и вытащила нечто, напоминающее пыльного кролика, который внезапно ожил, а его челюсти сомкнулись на воспоминании о моем однозначно-не-таком-уж-любимом проекте.
В такие моменты ножницы – это мой самый добрый, надежный друг. Они молчаливо наблюдают, как я тщетно пытаюсь распутать клубок пряжи, вытягиваю из него нечто, что могло бы логически быть одной нитью, но оказывается пятью нитями, ведущими к одной точке, которая и связывает их с вязанием. Они ничего не говорят, пока я тяну, сидят тихонько, пока я матерюсь, и, наконец, когда я признаю свое поражение, выходят вперед и одним движением изымают эту проблему из моей жизни. Я спасаю ту пряжу, которую еще могу спасти, и перематываю ее заново в более упорядоченную, хоть и уменьшенную версию самой себя. Я вновь прикрепляю нить к вязанию и торжественно клянусь зашить свободные концы нитей чуть попозже. Я продолжаю.
Обычно начинающие рукодельницы начинают спотыкаться где-то рядом со словом «иглы». «Иглы» могут обозначать огромное количество остроконечных объектов, каждый из которых страшнее предыдущего.
Такие остроконечные объекты могут предназначаться для шитья и для вязания; они маленькие и острые, и всегда внезапно теряются, когда так нужны, и так же внезапно появляются в подошве голой ступни несколькими часами позже. Их можно использовать, чтобы вышивать картинки и слова, подшивать кромки совершенно новых вещей, но можно ими воспользоваться и для оперативного ремонта: прорехи, сбежавшей пуговицы, оторванного подола.
Иметь при себе иголку или спицу – это небольшая цена за помощь, когда можно одолжить ее кому-либо (или себе) в случае такой внезапно грянувшей катастрофы.
Существуют гобеленовые иглы, также известные как вязальные иглы для пряжи, их предназначение – зашивать свободные концы нитей, получившиеся в результате работы ножниц или после окончания вязания. Есть иглы для валяния шерсти, ужасающе зубчатые, с широкой ручкой, которую приходится крепко сжимать, когда тыкаешь и ворошишь шерсть. У спиц для косичек в середине есть углубление, чтобы терпеливо хранить петельки, пока работаешь над другими петлями, идущими не по порядку. У швейных машин тоже есть иглы, мать честная, что они творят с нитками! А еще крючки для вязания, которые вовсе и не являются остроконечными объектами, но, само собой разумеется, их можно отнести к таковым.
Все они просты, все они служат разным целям, но все они нужны, по большому счету, для одного и того же: погрузиться в невесомую мягкость материала и укротить его. Это мостик между тем, что есть, и тем, что хочется получить в итоге. И пусть даже путь к цели извилист и запутан, полон ошибок и возвратов, иглы несут утешение своей неизменной прямотой, острыми кончиками, идущими к конечной цели, и даже своей взаимозаменяемостью. (Конечно, у каждого могут быть свои предпочтения, но в критической ситуации сгодится любая игла). Пряжа и ткань – коварны, в каждой из них – своя энергия. Они символизируют возможности, но и неопределенность, некоторую скрытость; и она будет насмехаться над тобой, пока не определишься наверняка, пока не будешь уверен, чем оно станет. Иглы так не поступают. В них нет жизни, пока не возьмешь их в руки и не оживишь. Но стоит только их освоить, и они станут неотъемлемой частью тебя.
И наконец, есть вязальные спицы. У меня, наверное, по меньшей мере наборов пятьдесят – из бамбука и алюминия, круговые и прямые, короткие маленькие двусторонние и длинные громоздкие односторонние.
Как только я устроилась на свою первую работу, одной из моих первых больших покупок стал набор спиц со съемными кончиками. Мне казалось, что я купила целый мир; мне больше не нужно было охотиться за парой спиц 8-го размера именно тогда, когда они так нужны, и не нужно покупать новый набор из 10 или 15 спиц, которые неожиданно появляются в инструкции, когда вязание наполовину готово. Я могла просто скрутить наконечники и заменить их на другой размер, вот они все лежат передо мной в аккуратном черном чехле. Мне нравилось чувствовать себя такой дальновидной, такой финансово состоятельной, чтобы позволить себе сразу все инструменты, которые вообще могут когда-либо понадобиться. Мне нравилось, что у меня была система.
