Ода принесла с собой обманчиво прекрасную коричневую пряжу из альпаки и набор круговых спиц. Я показала ей, как набрать петли и как выполнить лицевую петлю, и как повернуть, чтобы получилась изнаночная. Ругательства тоже были, но не так много, как при вышивании, потому что в вязании гораздо меньше возможностей совершить кровопролитие. Мы пили много вина. К тому времени, как она ушла, у нее получилось начало шарфа-хомута.
Первый шарф она забросила и второй тоже. Я стала учить ее младшую сестру, которая увлеклась вязанием так, как Ода никогда бы не смогла. Это правильно – у Оды были ее рисунки, которые она урывками рисовала в барах или в неторопливые выходные дни. Всякий раз, когда я вижу страницы и страницы ее работ, я чувствую изумление вперемешку с узнаванием знакомых образов, так же, как можно удивиться, когда вы проходите мимо зеркала и не осознаете, что видите свое отражение, и вдруг замечаете его. Она рисует небольшие повседневные вещи: женщину, ожидающую метро, опрокинутый мусорный бак на углу улицы. В каждом рисунке есть собственная спокойная и одновременно напряженная энергетика; на них нельзя взглянуть всего разок и тут же забыть о них.
Один год каждый день она рисовала свои ноги, иногда в мельчайших деталях, иногда несколькими быстрыми штрихами. Время от времени часть моей ноги или юбки попадали в ее наброски. Мне нравилось замечать их в ее записной книжке. Да, это правильно, думаю я. Я там, где я есть.
В том крошечном бутике я сама закончила вышивать слово «Игрок» на штанах, в основном для того, чтобы она больше не материлась громко и вслух, но также и потому, что мне нравится это делать, и мне нравится она, а она хотела, чтобы эти штаны были. Иногда все так просто.
После того, как мы уйдем из этого магазинчика, скорее всего, мы проведем день, как обычно: будем бродить по городу, заходить на барахолки и в секонд-хенды, делиться пивом и бургерами, встречаться с другими друзьями и заглядывать на вечеринки не дольше, чем на пятнадцать минут. Может, мы заглянем друг к другу в гости, чтобы немного поспать или принять душ, или отдохнуть в тишине, прежде чем вновь вернуться в мир. Может, мы пойдем каждая своей дорогой и решим встретиться позже. Мои дни с Одой сливаются вместе, потому что их было так много и потому что их будет, с толикой удачи, еще больше.
Около шести
У меня есть куча способов узнать, сколько сейчас времени. Примерно на 37 квадратных метрах моего жилища у меня есть плита, микроволновка, компьютер, iPad и телефон, и когда бы я ни взглянула на них, первое, что навязчиво бросается в глаза, – это цифры. Они показывают время с разной степенью точности. И вообще, часы на микроволновке хоть когда-либо в истории человечества показывали точное время? У меня есть два календаря дома и еще один на работе, не говоря уже о Google-календаре, который синхронизируется со всеми моими i-девайсами и дробит мои дни на аккуратные почасовые отрезки. Но есть моменты, когда мне хочется чего-нибудь не такого точного, не такого строгого, не такого широковещательного, добытого с помощью бесчувственного спутника в миллионах километров от меня. Мне нужен иной способ измерения, более теплый, мой. Мне не нужно знать точно, что сейчас, к примеру, шесть часов, мне нужно знать, что сейчас примерно где-то около шести…
Это, конечно, немного нелепо. Шесть – это когда вы садитесь в поезд, прежде чем он уедет, или договариваетесь с другом о встрече в ресторане.
Шесть – и так устроены школы и работа, и любая часть общества, в которой требуется более одного человека для выполнения задания в данный момент времени. Шесть – для взрослых, а около шести – явно нет.
Но быть взрослым – это такая тягомотина. Я не боюсь времени в полном смысле этого слова, но оно меня возмущает. Оно расстраивает меня, оно сдерживает меня, а потом оно ускользает, не дав мне возможности наверстать упущенное. Оно вынуждает меня бороться с ним, разрывая свою жизнь на большие скучные куски: сколько времени осталось до того, как я окончу колледж; сколько времени осталось до того, как я найду свой дом или работу, или человека; сколько времени осталось до того, как я, наконец, доберусь до того дня, где и кем я всегда хотела стать, всегда ждала этого. Я нетерпелива. Я готова покончить со всем этим. Я готова покончить со всем этим прямо сейчас, но время – это медлительное и равнодушное препятствие между «здесь» и «там».
И тут время становится таким ускользающим и таким жестоким. Это как дверной проем: стоит только переступить через него, и внезапно все меняется… Тот, кого вы любите, уходит навсегда, то, что было сказано или сделано, невозможно вернуть назад. Вы поворачиваетесь и в отчаянии продираетесь обратно к двери, но она накрепко заперта, и время – такое ловкое и легкодостижимое всего мгновение назад – возвращается к своей неумолимой и безжалостной измеримости, уводя вас дальше и дальше от места, куда вы так порываетесь вернуться. Время может взять тот островок стабильности, ту крошечную толику счастья, намек на контроль, который вам удалось обрести, и переиначить все на свой лад прямо на ваших глазах. Времени совершенно все равно, что вы будете с этим делать.
Поэтому я решила сделать часы. Наверное, прошло сорок восемь часов между тем, как идея возникла у меня в голове, и тем, когда я повесила готовые часы над входной дверью.
И если время – это то, что пугает или выводит вас из себя, попробуйте и вы сделать себе такие же.
Это не так трудно, как кажется, – часовые механизмы легко найти. Можно купить готовый набор на Amazon
[49], или в Michaels,
[50] или в Jo-Ann Fabric
[51] вместе со стрелками, примерно за 8 долларов. Выгодная покупка, только подумайте: все эти железячки и шестеренки могут измерить каждый день, который вы проводите в тревоге и волнении; каждый час, который вы проводите, занимаясь далеко не тем, что делать необходимо; каждую минуту, которая означает разницу между идеальными спагетти карбонара и грустной яичницей, стекающей с макарон, и все это ваше по цене бокала вина.
Как только у вас будет механизм, нужно еще сделать циферблат. Это может быть кусок дерева или бумажная тарелка. А могут быть этакие современные часы, у которых вовсе нет циферблата, только стрелки в середине и цифры, приклеенные на стену по кругу. Циферблат должен быть достаточно прочным, чтобы выдержать вес часового механизма, и не слишком толстым, чтобы можно было воткнуть в него такую маленькую хреновину, которая крепит стрелки. Это должны быть такие часы, на какие вы захотите смотреть каждое утро и каждый вечер, чтобы они не казались вам скучными или ненужными, если вы решите переехать в другой дом или кто-то приедет к вам. Это должны быть такие часы, которые будут вам нравиться даже по прошествии долгого времени. Они не обязательно должны быть круглыми.
