Конечно же, я никогда не говорила об этом, ни вслух, ни самой себе; конечно же, то, чего хотела я, было невозможно, и на самом деле это вовсе не было то, чего я хотела. Я просто была напугана, потому что я не знала, что произойдет, если мне вдруг придется покинуть это уютное крошечное местечко, которое я помогала выстраивать вместе с ним. Я не знала, куда еще идти.
Но как бы я ни цеплялась, – я уверена, отчасти из-за этого, – мы двигались с разной скоростью и в разных направлениях. Все те же повторяющиеся ссоры и разочарования подточили камень, и затем в один вечер бесформенная боль вдруг вылилась в одно удивительно твердое решение. Эту часть я хорошо помню.
Был воскресный вечер. Я вернулась в Бруклин после поездки к семье на День благодарения. Мы поссорились, в который раз, через SMSки, строчки которых были насколько знакомы, словно мы отрепетировали их заранее. Сэм пришел ко мне домой. Мы ели спагетти карбонара на крошечной кухне и решили, что пора попрощаться, а потом он ушел.
Весь следующий год после Сэма я не знала, как быть. Моя грусть по поводу его потери вновь граничила с чувством облегчения – больше не будет ссор, не будет надежды, переходящей в страх. Я могла просто жить здесь и сейчас, в этом спокойном месте, где мне не нужно было больше тянуть лямку, не нужно гадать о том, чего же хочет кто-то, а не я. Не нужно пытаться выяснять, чего кто-то, кто на самом деле я, действительно хочет.
Первый месяц в одиночестве был уютен; на улице было так холодно, что было абсолютно нечем заняться, оставалось только закупориться в своей квартирке и время от времени просить Оду переночевать у меня.
Однако вскоре мысли стали двигаться по проторенной дорожке. У меня была вереница небольших, но резких разочарований: люди, которые казались многообещающими, потом внезапно (или, что еще хуже, поспешно) обрывали со мной отношения. Я знакомилась с кем-то, мы начинали встречаться, а потом вдруг я перепрыгивала в то личное пространство, в которое так отчаянно хотела вернуться. Настоящая реальность почти не имела значения: кем были те люди, что они говорили о своих желаниях или не говорили, либо я прекращала размышлять о том, хотела ли я их вообще.
Каждый новый роман начинался с нескольких недель осторожного счастья, а потом вдруг проваливался в панику: «Почему он так долго не отвечает на SMS? Почему утром он свернулся калачиком, а не потянулся ко мне?» Иногда я озвучивала этот водоворот мыслей, но чаще – нет. Вместо этого, так как я не могла контролировать чужие чувства или поведение, я направляла эту неистовую энергию на изучение себя. Я выискивала в себе любые черты, где я не оправдывала ожиданий: нос и зубы слишком большие и кривые; сама я слишком пронзительна и мелодраматична, особенно когда пьяна; применение дезодоранта слишком редко; чувства слишком очевидны; сердце слишком уступчиво; всего вместе – чересчур слишком много.
После всех этих спиралей, всех этих перепрыгиваний, всей этой работы только ради работы окончательный разрыв всегда ощущался как отдых. Неуклюжее возвращение на землю после недель подвешенного состояния. Будь то SMS или разговор в слезах, будь то «прости» или «я не могу», или, что хуже всего, «может, когда-нибудь». Окончательный финал издает ужасный скрипящий звук, но, по крайней мере, у него есть границы.
Я плакала, слонялась по барам и пила, наверное, слишком много, но, по крайней мере, я знала. По крайней мере, я снова целиком и полностью принадлежала самой себе, мое сердце снова билось в моей груди, где ему безопасней всего и где, наверное, оно пробудет достаточно долго, чтобы я смогла его вновь заштопать.
Большая часть меня радовалась, что я так никогда и не купила пряжу для свитера Сэма. Та самая часть, которая, должно быть, даже знала, что мы уже не будем вместе на Рождество, – любая вязальщица, обладающая чувством собственного достоинства, независимо от того, насколько быстро она вяжет, подождет до Дня благодарения, чтобы начать вязать такой подарок. Не знаю, куда бы я девала двенадцать клубков серой шерсти. Разделила бы на части, чтобы сделать шапочки и рукавички для своей семьи? Замахнулась бы на что-то безумное и сногсшибательное, например, на чехол для кресла или гамак? Или просто оставила бы ее, пусть полежит на книжной полке, занимая там больше места, чем окружающие цвета, напоминая о том, что у меня было, что я потеряла, что я снова найду? Эта та часть меня, которая действительно желает, чтобы пряжа была у меня на руках в последние наши недели вместе, чтобы я все же начала вязать. Может, он бы впитал в себя хоть сколько-нибудь той магии надежды и обреченности; и это стало бы последней толикой доказательства того, что я была там…
После Сэма я уже не предпринимала попыток бросать вызов проклятию. Не потому, что верю в него, и не потому, что не было никого достойного, – когда-нибудь я надеюсь связать для кого-нибудь милый свитер, такой, как на фотографиях родителей в молодости. Я хочу построить именно такую жизнь и оставить именно такие воспоминания. Я все еще хочу быть любимой целиком и навсегда и любить самой верно и во всей полноте.
Я просто еще не знаю, какого размера должен быть этот свитер.
Но есть одно тело, которое я знаю наизусть. После первого года, проведенного сама по себе, сразу после похорон бабушки, я купила целую охапку мягкой серой пряжи. Это была не такая пряжа, которую я бы решила использовать для свитера бойфренда, не тяжелая рыбацкая шерсть, а нежная, окруженная пушистым ореолом альпака с вкраплениями шелка. Я использовала ее, чтобы связать свитер поменьше, потоньше. Это кардиган. По бокам идут двойные косички, а карманы окантованы горчично-желтой фланелью, которую я хранила, сама не знаю зачем. Не было схемы; вместо этого я примеряла его, продолжала вязать и корректировала по мере необходимости. Я дала себе разрешение не исправлять ошибки, если они не оправдывали хлопоты. Мне они даже начали нравиться, эти неровные маленькие отметинки на полотне, напоминание, что каждая частичка этой небезупречной вещи – моя.
По мере вязания мне пришло в голову, что, может, проклятие свитера для бойфренда на самом деле существует, но проклятие – не совсем подходящее название. Может, это, скорее, проверка на вшивость, способ определить, будут ли длиться отношения с кем-то, какими бы они ни были, или нет. Достаточно ли они прочные, чтобы выдержать вес всех этих петелек, всю ту надежду, всю работу, которую вы оба вкладываете в ваши отношения, или все рухнет еще до последнего провязанного ряда?
Я украсила свой свитер – мой Свитер Подружки, как стала его называть мысленно, – значками, которые я собирала (один – в форме пиццы, еще один – как конвертик, третий просто гласил «ЗАТКНИСЬ»), и носила его неделями, пока он не начинал вонять. Я носила его на первые свидания и на последние, на митинги и вечеринки, когда нужна была поддержка или просто дополнительный слой одежды в моем замерзающем ледяном манхэттенском офисе.
Он напоминает мне, что свитера неправильного размера вовсе не плохи или неправильны, или означают, что мы плохи и неправильны; они просто не подходят нам. Другие подойдут. И в то же время вы всегда можете сделать его себе сами.
