Я почти ничего не писала и не вязала в то лето, говоря себе, что слишком занята работой и городом, и им; на самом деле, думаю, мои чувства были слишком обострены, чтобы делать что-то особенное, я чувствовала себя слишком хрупкой, слишком обеспокоенной; мне казалось, что если я отвернусь или загляну в себя хоть на минутку, все это исчезнет.
Осенью мы поменялись местами – Сэм переехал в Бруклин, а я вернулась в Поукипзи, чтобы доучиться последний год в колледже, – и растворились. На самом деле вновь собрать себя воедино в одном месте принесло мне облегчение. Но я так и не стряхнула с себя то единственное приглушенное ощущение его. Мы поддерживали друг с другом полусвязь, встречались с другими. Свой последний год в колледже я провела без бойфренда, впервые. Я впервые участвовала в пробах в спектакле со времен старших классов («Монологи вагины
[35]», разумеется), написала диплом и последние месяцы упивалась духом этого места, которое так меня полюбило. Я перезнакомилась почти с половиной колледжа. Я окончила колледж. Я переехала в Нью-Йорк-Сити, как и все. Я познакомилась с Одой и начала работать. Я снова начала творить вещи.
Сэм прислал мне сообщение на мой двадцать третий день рождения, через несколько дней после смерти Джейми. Он знал – наш колледж был маленьким. Мы немного початились и выяснили, что живем не очень далеко друг от друга, поэтому решили как-нибудь днем встретиться и перекусить.
«Ох, – подумала я, приближаясь к нему, – вот и он, высокий, в красно-белой клетчатой рубашке, очки еще толще и круглее, чем в колледже, темные волнистые волосы, блестящие, как всегда.
Как актер, играющий свою собственную размытую версию себя, которая жила в моей памяти. Точно. Вот чего мне не хватало…»
А потом мы вместе сходили на шоу, потом в кино на дневной сеанс, захватив с собой контрабандную бутылочку Nalgene
[36] с пивом Manhattans (после этого вкус воды уже никогда не станет обычным, неважно, сколько бы вы ни промывали эту бутылку). Я не позволяла ему поцеловать себя неделями, потому что знала, что это сделает со мной. Я опять окажусь в том самом месте, где буду ждать его сообщений, где буду ждать, когда же он захочет меня так, как я его. А потом, в один из дней в середине лета, мы стояли возле дома, где была в разгаре деньрожденная вечеринка кого-то из наших друзей, и меня стошнило прямо на тротуар.
Это был один из самых жарких дней в истории и без того раскаленного июля. Я рано ушла с работы и отменила многообещающее второе свидание с кем-то еще, частично потому, что меня подташнивало, но в основном потому, что не могла думать ни о ком другом, кроме этого парня, который так долго занимал все мои мысли. Когда Сэм пригласил меня на вечеринку, я стряхнула всю дурноту, забыла напрочь про жару.
С тех пор, как он вернулся в мою жизнь, я хотела, чтобы он видел меня как цельную личность, которая не нуждается ни в нем, ни в ком-либо еще, чтобы собраться воедино. Но я ничего не ела с обеда, а вечер был ненамного прохладнее дня, поэтому пока мы стояли и разговаривали на улице, три бокала пива, которые я выпила на вечеринке, решили из меня выйти.
Он выронил сигарету, когда меня сложило пополам. Он поглаживал мне спину и волосы, а все, что я могла, это безудержно лить слезы и бормотать: «Не хочу, чтобы ты видел меня такой. Не хочу, чтобы ты видел меня такой слабой».
Он выглядел смущенным. «Почему нет?»
Не помню, что я ответила. Что-то бессвязное и неожиданное, что-то про то, как он важен для меня, и я просто хотела, чтобы он видел только лучшую часть меня. И даже тогда, еще до наших ссор за самолюбие и секс, до его разочарования в попытках объяснить мне, чего хочет он, и меня – не способную дать ему то, чего он хочет, до того года, который мы провели, свернувшись клубочком рядом с потными телами друг друга, и до тех шести месяцев, когда мы спали спина к спине, я была напугана, что ветер подует не в ту сторону, и он опять уйдет. Я никогда не переставала бояться. Мой страх проявлялся как ревность, как паранойя, как злость и нытье, и все прочее, кроме того, чем он являлся на самом деле.
И я ничего не знаю о химии мозга, но я точно знаю, что это не выпивка, которая портит именно этот момент сейчас, а не все те годы между. Я никогда так не открывалась перед другим человеком, помятое, оплеванное ничтожество, просящее-умоляющее-требующее, чтобы его любили в ответ. Что-то во мне (может быть, все во мне) захлопнулось, непривычное к такой незапланированной потере контроля.
Что бы я ни сказала тогда, когда мы проснулись на следующее утро, он был моим бойфрендом. Мы были собой.
На протяжении наших отношений я потратила уйму энергии, изготавливая и собирая тотемы. Я сделала для Сэма вышивку, которая гласила «БЛЕВАТЬ», и чувствовала прилив собственничества каждый раз, когда я видела эту вышивку в его спальне; точно так я себя чувствовала, когда он выходил из-за угла в вязаной шапочке, которую я ему подарила.
Я собирала и хранила все наши поцелуи и «люблю-тебя», перечитывала SMSки и сообщения в электронной почте, пока я почти не выучила их наизусть. На немногочисленных фотографиях, где мы вместе, я внимательно изучала наши лица в поисках доказательств того, что мы настоящие.
Любовь может дать цель и способ ее достижения. Она может дать контекст и, следовательно, лучшее понимание себя: вот кто я есть, потому что вот кто он есть. Посмотри, что мы сделали вместе. Посмотри, как далеко мы зашли, какие планы мы построили, каковы ключи, которыми мы обменялись. Надежда, которую я могла удержать. Я никак не могла выкинуть из головы эту странноватую сказочную мысль о том, что если бы только Сэм мог подлатать несколько дыр, он смог бы полюбить меня целиком и навечно, как я и хотела, что, в свою очередь, исправило бы мои прорехи.
Сейчас те полтора года вместе для меня как в тумане, совсем иначе, чем тот первый ужасный вечер. Больше похоже на воспоминание о стране, где я была еще ребенком, или на пелену смутных ощущений с вкраплениями отдельных отчетливых моментов: первый раз, когда мы сказали друг другу «я люблю тебя» на праздничном корпоративе на моей работе; танцы в гостиной у него дома, когда он критиковал песни группы Fleetwood Mac,
[37] звучавшие из проигрывателя его соседа по комнате; ссора в доме друга моей семьи, где мы заботились об очень старом коте и относительно молодой собаке… Мы постоянно играли в семью с домашними животными других людей.
Я не помню ни начало наших ссор, ни их причины – несколько неосторожных слов, планы, поменявшиеся в последнюю минуту, – только то, чем все это закончилось. Я была настолько убеждена, что малейший его жест означает желание уйти от меня, что он не любит меня так, как я хочу, так, как я считала, что мне нужно; так, чтобы я, наконец, смогла отдохнуть.
