— Нет, не в Майдстон… местность называется Вэрэ!
— Ну, это и есть Майдстон… Майдстон — это ведь станция!
Уайтей допил свой кофе и отправился домой спать.
Глава 18
Сноу нравилось прогуливаться по шоссе, ведущему из Майдстона в Рочестер, хотя другие и находили это шоссе немного однообразным.
— Нам не мешало бы прокатиться, — сказала Цинтия, которая шла с ним рядом, — я боюсь, что погода…
— …Может подействовать на состояние здоровья бедного африканского путешественника, — подтрунил он над ней, — Петер мне прочел целую лекцию по этому же поводу. Ясно, говорил он мне, что у такого героя должно появиться воспаление мозга вследствие резкой перемены климата…
— Мне твой Петер нравится, — сказала Цинтия после паузы.
— Он чудак, — ответил Сноу.
— Папа тоже его любит, — вздохнув, заметила Цинтия, — как ты думаешь, он выздоровеет?
Сноу промолчал.
— Я бы хотела, чтобы ты от меня ничего не скрывал.
— Я скажу тебе. Да, я думаю, что со временем наступит улучшение…
— Ведь он не… — она не закончила фразы.
— Нет, он не сумасшедший в том смысле, в каком обыкновенно понимают сумасшествие. Одно лишь событие его так захватывает, что в других направлениях его разум остановился.
— Он потерял память, но все же помнит меня и поток алмазов…
Они молча пошли дальше. Оба были слишком заняты собственными мыслями, чтобы разговаривать.
Дом, который купила Цинтия, стоял в стороне от дороги. Прежде это была ферма, но предыдущие владельцы превратили ее постепенно в уютную виллу и в виду наличия густого леса все владение представляло собой прекрасное место отдыха.
Фрэнсис Сеттон сидел у камина и читал книгу, когда Сноу и Цинтия вошли в комнату.
Последние испытания сделали из него настоящего мужчину. Возмужал от также и внешне: загорел, женственность и детская округлость щек исчезли.
— Что нового? — спросил он.
Сноу, грея руки у камина, ответил:
— Завтра министерство колоний предложит Ламбэру точно указать место россыпи. Боюсь, что он натолкнется на затруднения.
— О, и я так думаю, — кивнул Сеттон.
— Какой срок ему дадут?
— Неделю, и если за этот срок не последует ответа, министерство колоний составит соответствующий акт, который подорвет доверие к предприятию Ламбэра.
— Необычный образ действий, — заметил Сеттон.
— Необычный случай, мой неустрашимый исследователь, — ответил Сноу, и Сеттон улыбнулся:
— Не смейся, теперь я знаю, что я еще молокосос.
— Я скорей думаю, что ты прекрасный малый, — заметил Сноу, и юноша покраснел.
— Где твой отец? — внезапно спросил Сноу.
— В парке с твоим другом. Это была прекрасная идея — привезти его к нам… Как его зовут, Муск?
— Петер, называй его Петером. Знаешь что, пойдем к ним, — предложил Сноу.
Они вышли в парк, окруженный забором, и подошли к ним, когда Петер, рассказывая старику какую-то историю, иллюстрировал свой рассказ замысловатыми линиями на песке.
— Отец, — тихо произнес Фрэнсис, — вот наш друг, капитан Грэй.
— Капитан Грэй? — спросил он и протянул ему руку.
В его голове промелькнуло мимолетное воспоминание.
— Капитан Грэй, я боюсь, что мой сын стрелял в вас.
— Это неважно, мистер Сеттон, — ответил тот.
Единственную ассоциацию со Сноу больной черпал из той драматической встречи в лесу, и хотя они ежедневно виделись, старик говорил ему всегда одно и то же.
Они медленно возвращались в дом. Сноу с Петером шли сзади. Петер заметил:
— Он поправился, честное слово! Его состояние улучшилось за последние два дня!
— Как долго он пользуется благотворным влиянием твоего общества, мой Петер? — спросил Сноу.
— Два дня, — ответил тот, не подозревая подвоха.
Когда они сидели за чаем, Сноу имел возможность наблюдать за мистером Сеттоном.
Он не был стар, принимая во внимание возраст, но джунгли посеребрили его волосы, а лицо изрезали глубокими морщинами. Сноу считал, что они с Ламбэром ровесники.
Он говорил только тогда, когда с ним заговаривали. Большей частью он сидел, задумчиво опустив голову на грудь и нервно шевеля пальцами.
Его ум полностью прояснялся лишь при одной теме разговора, которую все избегали затрагивать…
Сноу рассказывал о своем посещении Лондона, как вдруг старик его перебил. В начале это был почти шепот, но чем больше он говорил, тем сильнее звучал его голос.
— …на земле лежало немало крупных гранат, — начал он тихо, будто разговаривал сам с собой. — Были и другие признаки существования алмазных россыпей… почва была похожа на ту, что встречается в Кимберлее… голубая почва, несомненно, содержащая алмазы… Конечно, было неожиданностью найти эти признаки так далеко от того места, где, как мы полагали, должны находиться россыпи…
Наступило молчание. Никто не нарушил его и он продолжал:
— Слухи о россыпях и пробы, которые я видел, заставили меня предположить, что россыпь скорее находится у порога страны, чем на ее крайней границе. Это указывает на неточность предварительных исследований. Неточность… Неточность? Нет, это не то слово, я хочу сказать…
Он закрыл глаза руками. И хотя все молчали, он не произнес больше ни слова. Это был обычный конец его рассказов, ему не хватало какого-то слова, он останавливался, ища подходящего выражения и снова замолкал.
Разговор опять стал общим и вскоре мистер Сеттон отправился в свою комнату.
— Он выздоравливает! — радостно воскликнул Сноу, когда за стариком закрылась дверь. — Тайна россыпей начинает проясняться!
— Ты думаешь, наверно, что за те месяцы, что я с ним пробыл в лесу, я бы мог узнать правду, — заметил Фрэнсис. — Но с того момента, когда меня бросили эти мошенники, до той минуты, когда ты нас нашел, он не говорил со мной об этом ни одного слова.
Сноу обождал, пока Петер, начинавший привыкать к своей новой роли сестры милосердия, деловито ушел, а затем спросил Фрэнсиса:
— Когда тебе стало ясно, что он открыл алмазный поток?
Медленно набивая трубку, Фрэнсис ответил:
— Не помню… Когда я пришел в себя, то увидел склонившегося надо мной человека, который давал мне пить. Кажется он меня и накормил. Я был тогда ужасно слаб. Когда мне стало лучше, я начал наблюдать, как он возится в русле реки…
— Он был в полном разуме?
— Да, хотя меня немного беспокоило то, что он мне приносил камешки кремнезема и просил их надежно сохранить. Чтобы угодить ему, я их сохранял, он смотрел как я завязывал их в свой платок, причем я ни одной минуты не предполагал, что это алмазы.
