— Я возьму оплату на себя, — успокоил приятелей Аркадий.
Затем выбрал замшевые перчатки серого цвета, удлиненные, с аккуратной вышивкой серебряной нитью. Их запаковали в коробку и положили в прозрачный пакет, который заполнили искусственными жемчужинами, лавандой и сушеными лепестками ириса. Связали его бархатным бантом.
— Красота, — оценил Вовчик.
— За сто кусков могли бы настоящие жемчужины добавить и живые цветы, — фыркнул Бараш.
Аркадий пропустил его замечание мимо ушей. Он видел, как тот умыкнул одну из коробок. Еще и ленточку прихватил. Потом купит кожгалантерею в обычном магазине, по три-пять тысяч, если не найдет за полторы, запакует в фирменное и преподнесет какой-нибудь даме под видом эксклюзива. А она, если никогда не носила вещей класса люкс, поверит в то, что ее перчатки, кошелек или ремень приобретены в бутике.
Яворский не сразу осознал, что эти мысли его радуют. Как все происходящее в целом. Он ведет себя скромно и благородно (подарок будет вручаться общий — цветы, корзина, коробка), но ощущает свое превосходство. Не над Вовчиком, ему он готов был проиграть по всем фронтам… Над Барашем! Пусть во враги Аркадий его записал по детской горячности, но неприятие, испытываемое к нему когда-то, никуда не делось. Илья Баршев по-прежнему не нравился Аркадию Яворскому…
И точка.
— Ребят, я немного волнуюсь, — признался Вовчик, усевшись на свое водительское место.
— Почему? — полюбопытствовал Бараш, плюхнувшись рядом.
— Ой, да ладно вам. Все мы были немного в Валюшу влюблены.
— Я нет.
— Врешь!
— Я был МНОГО в нее влюблен. И до сих пор считаю, что не встречал женщины красивее.
— Да, она была невероятно хороша собой…
— А сейчас? Ты как давно ее видел?
— Шесть лет назад на свадьбе Ксюши и Кольки. И тогда она затмевала всех.
— Черт, я хочу ее видеть! А ты, Аркаша?
— И я, — ответил тот.
Потом отвернулся к окну и вспомнил день, когда увидел Валюшу впервые…
Глава 3
Прошлое…
Мама ввела Аркашу в кабинет, крепко держа за руку. Ее сын уже два с лишним года занимался музыкой, но не только не делал успехов, а и едва справлялся. Педагоги говорили — заберите ребенка из школы, перестаньте его мучить. Но беда в том, что Аркаша сам желал мучиться. Он мечтал стать скрипачом, но не знал — как. Слух у него был идеальным, но пальцы-сосиски неповоротливыми, они не слушались. И лишний вес тут был ни при чем. Встречались среди знаменитых исполнителей тучные люди, чьи «сосиски» порхали над инструментом.
Яворские вошли. Ожидали увидеть директора школы, она вызвала их, но пред ними предстала незнакомка. Она стояла у окна спиной к двери. Длинные темные волосы, собранные в хвост длиной до поясницы. Тонкая фигурка. В руке скрипка, в другой смычок.
Женщина то ли не слышала, что кто-то вошел, то ли подумала, что это директриса, и решила исполнить для нее отрывок из симфонии Шуберта, а быть может, поддалась порыву… За окном было пасмурно, но тихо. Листья росших во дворе тополей, желтые, с зелеными прожилками, едва заметно колыхались. Они походили на стоялую воду. Бабье лето кончилось, осень вступила в свои права, и это чувствовалось. Унылая пора, точнее и не скажешь. Любая грустная мелодия подошла бы под эту картинку. Но женщина выбрала другую: пронзительную, чувственную, хоть и лирическую, плавную. Она играла под тусклым светом пасмурного дня, листы тополей теперь не только покачивались, но и вздрагивали на самых высоких нотах. Впрочем, не только они реагировали на игру: и облака, и воздух — они стали прозрачнее, и даже птицы, расчеркивающие небо, начали двигаться грациозно и синхронно. Аркаша смотрел не только за окно, но и на скрипачку, и она виделась ему нимфой.
Сыграв небольшой пятиминутный отрывок, она опустила скрипку.
Аркадий похлопал бы, да не хотел все испортить. Резкие звуки нарушили бы гармонию. Посыпались бы замершие в воздухе ноты, женщина, наполнившая ими пространство, вздрогнула бы. Она все еще виделась ему нимфой, звуки — каплями росы, что она сняла с травы, подняла и закружила благодаря своей магической силе.
— Как красиво вы играли, — услышал он голос матери. Скрипачка не околдовала ее, но впечатление произвела. — А нам бы директора.
— И мне бы, — ответила скрипачка и развернулась.
Аркадий ахнул. Да не мысленно, а вслух. Таких красивых женщин ему еще видеть не приходилось. Даже по телевизору!
— Ты чего? — удивилась мама и дернула его за руку. Аркадий мотнул головой — ничего. — Конфеткой подавился, что ли? — Мальчик постоянно посасывал карамель. Шоколадные конфеты он больше любил, но они так быстро таяли во рту…
— Как тебя зовут? — спросила у Аркаши нимфа. Тот ответил. — А меня Валентина Григорьевна.
— Вы тут преподаете? — полюбопытствовала мама.
— Собираюсь. Учебный год начался, понимаю, штат укомплектован, но мне очень нужна работа… — она посмотрела на Яворских большими глазами с оттенком осеннего пасмурного дня, сначала на мать, потом на сына. — Как думаете, возьмут?
— Да, — выпалил Аркадий. Как можно не взять… такую нимфу?
— А нас исключать собрались, — пожаловалась мама. — Говорят, чужое место занимаем. А мы так хотим музыкой заниматься…
— Вы? — с улыбкой переспросила Валентина.
— Он, — мама потрепала сына по коротко стриженным жестким волосам. Многих детей именно родители заставляли музыкой заниматься, и Яворские были исключением. — Я как раз думаю, не место Аркаше тут… — и на сей раз приобняла. — Ему бы на спорт, чтоб вес согнал. Но он ни в какую, хочу, говорит, великим скрипачом стать.
— Если хочет — станет.
— Да какой там, — отмахнулась мама. — Ничего не получается у него.
— Почему? — вопрос был задан не ей, а Аркаше.
Тот пожал плечами. Если б знал, исправился бы.
— Говорит, пальцы не слушаются, — ответила за сына мама.
— Их можно развить, тем более в столь юном возрасте.
— Не получается. А слух идеальный. И ноты читает прекрасно.
Валентина Григорьевна подошла к Аркаше, посмотрела сверху вниз (она не была высокой, но носила каблуки), затем протянула скрипку со смычком и сказала:
— Сыграй.
— Что? — робко спросил он.
— Что пожелаешь.
Аркадий приложил инструмент к плечу, прижал его щекой, занес смычок и заиграл отрывок из оперной арии, который разучивал недавно. Скрипка оказалась большой, что неудивительно, ведь она принадлежала взрослому человеку. Однако Аркадий отметил, что на ней ему удобнее, чем на своей. Но получилось хуже, потому что к той он привык.
— Что скажете? — живо поинтересовалась мама, едва сын закончил.
