– Пожалуй, пойду ложиться, – сказал я. – Трудный был день.
– Разве уже так поздно? – спросила она. – Да, тогда и я тоже скоро лягу.
– Ну, тогда спокойной ночи, – сказал я.
– Спокойной ночи.
Я хотел было идти.
– Знаешь что, – сказала вдруг бабушка.
Я обернулся к ней.
– Неужели ты и сегодня собираешься спать на чердаке? Внизу тебе будет удобнее. Ну, в нашей старой спальне. Там и ванная рядом.
– Ты права, – сказал я. – Но я, пожалуй, все-таки останусь наверху. Мы там уже устроились.
– Да, да, – сказала она. – Делай, как тебе лучше. Ну, спокойной ночи тебе.
– Спокойной ночи.
Уже придя в комнату и начав раздеваться, я понял, что она предлагала мне лечь внизу не ради моего удобства, а потому что это нужно было ей. Я тотчас же надел только что снятую рубашку, забрал с кровати простыню, свернул одеяло, подхватил его под мышку, в другую руку взял чемодан и снова спустился вниз. На площадке второго этажа я встретил бабушку.
– Я передумал, – сказал я. – Ты была права, внизу будет лучше.
Я спустился вслед за ней по лестнице. В прихожей она обернулась ко мне:
– У тебя есть все что нужно?
– Да, все в порядке, – сказал я.
Тогда она открыла дверь к себе и скрылась за порогом.
В комнате, в которую я перебрался, мы еще не наводили порядок, повсюду – на ночных столиках, на матрасе, в раскрытых шкафах, на полу, на подоконнике – лежали ее вещи: щетки для волос, бигуди, украшения и коробочки от украшений, вешалки, ночные сорочки, блузки, белье, полотенца, косметички, косметика, но заниматься ими я был не в состоянии: я только освободил кровать от всего лишнего, застелил ее простыней, положил одеяло, разделся, погасил свет и лег спать.
Должно быть, я заснул мгновенно, потому что следующее, что я помню, – это как я проснулся и включил лампочку на ночном столике, чтобы посмотреть на часы; они показывали два. Из-за двери слышались шаги, кто-то шел по лестнице. Первое, что я подумал спросонья, навеянное, вероятно, чем-то, увиденным во сне, – что это вернулся папа. Не его призрак, а живой человек. Ничто во мне не воспротивилось этой фантазии, и мне стало страшно. Но затем, не внезапно, а как бы в продолжение того же мысленного ряда, я понял, что это нелепо, и вышел в коридор. Дверь в бабушкину комнату была приоткрыта. Я заглянул в нее. Ее кровать стояла пустая. Я поднялся наверх. Скорее всего, она просто пошла попить воды, а может быть, ей не спалось и она отправилась смотреть телевизор, но на всякий случай я все-таки решил проверить. Сначала на кухне. Там ее не было. Затем в гостиной. И там ее тоже не оказалось. Должно быть, ушла в парадную гостиную.
В самом деле – она стояла там у окна.
Почему-то я не дал знать о своем присутствии. Остановился в тени на пороге раздвижной двери и стал наблюдать.
Она была словно в каком-то трансе. Стояла неподвижно, глядя в сад. Временами шевелила губами, словно тихо шепталась сама с собой. Но из ее уст не вылетало ни звука.
Потом она неожиданно повернулась и направилась в мою сторону. Я так растерялся, что продолжал стоять на месте и смотреть, как она приближается. Она прошла мимо меня на расстоянии полуметра, но, хотя ее взгляд мимоходом остановился на моем лице, она меня так и не заметила. Она прошла мимо, словно я был неодушевленной вещью, одним из предметов, которыми обставлена комната.
Подождав, пока снизу не донесся звук закрываемой двери, я спустился следом за ней.
Охваченный страхом, я вернулся в комнату. Куда ни глянь – отовсюду смотрела смерть. Смерть была в прихожей – в моей куртке, в которой лежал конверт с папиными вещами, смерть осталась наверху в кресле, в котором папу нашли мертвым, смерть засела на лестнице, по которой его вынесли на носилках, и в ванной комнате, где дедушка потерял сознание с желудком полным крови. Стоило закрыть глаза, как меня, точно в детстве, одолевала неотступная мысль, что сейчас явятся мертвецы. Но глаза все равно надо было закрыть. А едва мне удавалось убедить себя в смехотворности этих детских страхов, как перед глазами возникал лежащий на катафалке мертвый папа. Сложенные руки с белыми ногтями и пожелтевшей кожей, ввалившиеся щеки. Эти видения проникали в мой неглубокий сон, а в его просветах, когда просыпалось сознание, невозможно было понять, наяву это или мерещится во сне. Один раз в таком просвете мне вдруг показалось, что его тело лежит в шкафу, я открыл его и перерыл все вещи на вешалках, перебирал их по одной снова и снова, а покончив с этим, снова лег и заснул. Во сне папа был одновременно мертвым и живым, и в настоящем и в прошлом. Он словно овладел мною целиком, полностью управлял мною, и, когда я наконец проснулся в восьмом часу, моей первой мыслью было, что он посетил меня, а второй – что я непременно должен еще раз его повидать.
Два часа спустя я закрыл за собой дверь кухни, где сидела бабушка, пошел к телефону и набрал номер похоронного бюро.
– Похоронное бюро «Андерес».
– Да, алло. Это Карл Уве Кнаусгор. Позавчера я был у вас с братом. Я насчет отца. Он умер четыре дня тому назад.
– Да, здравствуйте. Слушаю вас.
– Мы приходили вчера посмотреть на него. Я хочу спросить, нельзя ли мне посмотреть на него еще раз? Ну, на прощание, в последний раз.
– Ну, разумеется, можно. В какое время вам удобно?
– Ну, скажем… Скажем, сегодня часа в три или четыре?
– Давайте в три. Вам подходит?
– Да.
– Перед часовней.
– Да.
– Хорошо. Значит, договорились.
– Спасибо вам.
– Не стоит благодарности.
Успокоенный тем, что разговор прошел так гладко, я пошел в сад и продолжил косить траву. Небо было пасмурное, свет – мягкий, погода – теплая. К двум часам я закончил работу. Заглянул к бабушке и сказал, что пойду встретиться с товарищем, переоделся и отправился в часовню. Перед входом стоял тот же автомобиль, тот же человек открыл мне на стук. Кивнув, он распахнул дверь во внутреннее помещение, в котором мы были накануне, но сам не вошел; и вот я снова стою над папой. На этот раз я был подготовлен к тому, что увижу, и его тело, наверное еще более потемневшее за прошедшее время, уже не вызывало во мне тех чувств, которые терзали меня в предыдущий раз. Теперь передо мной лежало нечто безжизненное. И уже не существовало разницы между тем, что было когда-то моим отцом, и помостом, на котором он лежит, или полом, на котором стоит этот помост, или выключателем под подоконником, или проводом, протянутым к горевшему рядом светильнику. Ибо человек – всего лишь одна из форм наряду с другими формами, вновь и вновь порождаемых миром не только в живом, но и в неживом – в песке, в камне, в воде. А смерть, которую я всегда рассматривал как важнейшую составляющую жизни, темную, влекущую, была не более чем лопнувшая труба, сломанная ветром ветка, упавший с вешалки и лежащий на полу пиджак.
