Ночью я вдруг проснулась и услышала, как Каченка кричит:
– Эти суки! Эти мерзкие грязные суки!
А Пепа ее успокаивает:
– Не стоит, Кача, ведь полночь!
А потом еще много других голосов разных людей из театра, которые пришли к нам после премьеры.
С суками у меня уже была история. Когда летом в Закопах мы играли перед домом с тамошними детьми, то мальчишки все время говорили: «Сука-блин». Я это слово никогда раньше не слышала, и оно мне понравилось, так что когда бабушка позвала меня ужинать, я ответила: «Чуть-чуть попозже, пожалуйста, я еще не проголодалась, сука-блин». Бабушка очень быстро захлопнула окно, а все женщины, которые сидели на улице на лавочках, и еще те, что выглядывали из окон, отворачивались и смеялись.
Дома потом были большие неприятности, и мне сказали, что сука – это неприличное, ну очень неприличное слово. Хуже, чем «блин» или «дурак». Оно обозначает какую-то очень плохую женщину. Но я не поняла, а что именно в ней плохого, мне не объяснили.
Ладно, это неважно, все равно я была рада, что Каченка меня разбудила своим криком, потому что мне как раз приснился страшный сон. Мне часто снятся страшные сны, но не всегда такие жуткие.
Будто бы я играю в песочнице посреди двора, между восемью домами. Здесь, где мы живем, все действительно так и есть. Одной стороной дома смотрят на разные улицы, а другой – все в один двор. В нем мы и играем. Но во сне я была совсем одна. Я что-то делала в песке, и вдруг во всех домах открылись все двери, из них выскочили волки и побежали на меня. Их было так много и они так неслись, что я даже не побежала никуда, а только ждала, когда они меня съедят. И они бы меня съели, если бы Каченка не закричала.
Мне такое уже снилось несколько раз, но, к счастью, еще ни разу меня не съели. И все равно это очень страшно, потому что я никак не могу привыкнуть. Это гораздо хуже, чем когда мне снится, что за мной приехал Фрайштайн или что черти забрали меня в ад, потому что с Фрайштайном и с чертями хотя бы можно договориться.
Бывает, что такой сон заканчивается хорошо, потому что удается улететь. Я помашу руками и улетаю, куда захочу. Это очень просто, но получается не всегда. Жаль, что заранее не знаешь, получится ли, а то бы я уже ничего не боялась и никому бы не приходилось меня будить. А так я даже точно не понимаю, сон ли это, хотя всем, наверное, такие вещи понятны, тем более взрослым.
Я тоже хочу быть взрослой или уже старой. Ведь старые люди не смеются друг над другом из-за того, что они толстые, и не делают других отвратительных вещей, которые все время делают дети.
Когда я пошла в детский сад, то в первый же день за обедом один мальчик сказал мне, что у его папы есть грузовик и он меня этим грузовиком задавит. Я совсем не понимаю почему, ведь я только сказала ему: «Привет» – и как меня зовут. И другие были похожие вещи. Правда, я быстро уговорила Каченку, так что в сад ходила только неделю. Потом я стала ходить в театр, а там все прекрасно.
Зато в школе все почти так же, как было в детском саду, и ходить туда нужно все время. Хотя, к счастью, не совсем все время, ведь я же стану в конце концов старой и мне не придется никуда ходить и не будет ничего сниться.
5. Как я была рядом со сгнившим воробьем
На прошлой неделе родители отвезли нас в Закопы, потому что им нужно было уехать на три дня на гастроли в Южную Чехию. Конечно, лучше бы в Закопы поехал только Пепичек, раз он еще маленький, а я бы поехала вместе с ними. Но они не захотели меня взять.
Хорошего в этом было только то, что в пятницу можно было пропустить школу – по семейным обстоятельствам. То есть я думала, что это будет хорошо, а было плохо, потому что все испортили эти ужасные похороны.
В Закопах умерла одна старая женщина, и именно в пятницу ее хоронили. Это были старые, настоящие похороны, когда погребальное шествие идет прямо до кладбища. Если бы кремация, то это не страшно, это делают в Праге или в Бероуне и в Закопах тоже прямо на кладбище, так что ничего не видно, если не идти туда специально. А во время шествия идут музыканты и играют страшную грустную музыку, за ними едет машина с гробом, следом идет много народу, и все это очень медленно, долго и невозможно выдержать.
Я этого ужасно боюсь, особенно музыки, которую слышно совершенно везде и от нее никуда не спрятаться. Я всегда забираюсь под стол, чтобы ничего не видеть, и затыкаю уши ватой, но это совсем не помогает, потому что они проходят как раз под окнами и идут так долго, что я все равно не выдерживаю и сбегáю в туалет или еще куда-нибудь.
Дедушка с бабушкой живут в последнем доме на краю деревни, за ним уже только дорога к костелу с кладбищем. В Закопах помимо обычных домов есть еще пять многоквартирных, городской совет и дом культуры, как в городе, только поменьше. У дедушки с бабушкой никогда не было своего дома с курами и прочим, потому что дедушка был директором и всегда жил в школе, а когда он ушел на пенсию, как раз достроили те многоквартирные дома, и он туда переехал. У дедушки есть своя маленькая комнатка, а у бабушки спальня, где дедушке нельзя спать, потому что он храпит, и еще у них есть одна большая комната, которую бабушка называет столовой.
В столовой стоит красивая старая мебель, огромная и с резьбой. Там негде развернуться, зато хорошо прятаться, например под тем круглым столом с одной ногой и с длинной скатертью, куда я забралась во время похорон или когда в Закопы приехали русские
[18]. Но тогда я была еще маленькая.
Меня бы, наверное, все равно там нашли, если бы захотели, да и от похорон это не очень помогает, но пока что у меня нет ничего лучше. Может, я могла бы убежать на Модру Гору или на Бржизов, это два закопских холма с лесами, или на Скалы – это настоящие скалы с пещерами, и там-то, наверное, не слышно музыки, но бабушка меня одну туда не пустила бы.
Вот дедушка не боится похорон, никуда не прячется и даже ходит туда произносить речи, потому что никто другой в Закопах не умеет это делать так хорошо. Дедушка вообще храбрый. Ему не страшно ни в лесу, ни на кладбище, он не боится ни хулиганов, ни скелетов с чертями. В Закопах все его знают, и ему все время приходится куда-то ходить и что-то делать, потому что от него все время кому-нибудь что-нибудь нужно. Бабушка сердится, что он мало бывает дома, что он добр к чужим людям и что ничего за это не получает.
Бабушка все время дома, но она не читает и даже не рисует плакаты, как дедушка, а в основном готовит или печет. Она почти совсем не выходит на улицу, даже в магазин. Всегда пишет на листочке, что нужно купить, и дедушка должен идти. Наверное, раза три в день. И потом обязательно ругает его за то, что он что-нибудь испортил или где-нибудь болтал, потому что она не верит, что в магазине было много народу и получилось долго, ведь сама она никогда там не бывает и не представляет себе, что это.
