Мы шли от памятника Владимиру Ильичу Ленину к памятнику Клементу Готвальду
[29] через весь Ничин. Я все время оглядывалась, чтобы увидеть Пепу. Но не увидела ни разу, а как только все закончилось, он вдруг вынырнул откуда-то, совсем как в игре «Зарница».
На следующий день уроков не было. Вместо этого мы пошли в кино на советский фильм, который не знаю, как назывался, потому что как раз в самом начале у меня куда-то упал носовой платок и пришлось наклониться, чтобы найти его в темноте. Знаю только, что первое слово было «вспышка». Когда я подняла голову, было уже поздно, потому что фильм у пана киномеханика начал плавиться, а потом гореть. Тогда ему пришлось все остановить и включился свет.
В результате нам пустили другой фильм, чешский, который называется «Анна-пролетарка» и я его уже видела по телевизору. Мы дома часто смотрим такие фильмы, про старую жизнь, как говорит закопская бабушка. Но обычно они намного лучше, чем этот.
Я даже не знаю, что такое пролетарка. Но ничего хорошего это, наверное, не значит, потому что Каченка нас как-то так называет, когда сердится. Например, если мы пьем прямо из бутылки или садимся одетыми на незаправленную постель.
Потом в школе было только рисование. Мы должны были нарисовать что-то, что было в фильме. Тогда я нарисовала Градчаны.
Школьная столовая была празднично украшена флажками и головой Владимира Ильича Ленина, обед тоже был праздничный. Курица с картошкой. Курица была не такая вкусная, как у закопской бабушки, потому что без коричневой хрустящей кожи, а скорее белая и мокрая. Но все равно вкуснее, чем обычно. В нашей столовой обычно готовят довольно странную еду. Особенно шункофлеки
[30], ризотто и еще такие жилы, или как это называется, такие белые прозрачные жесткие куски, которые между мясом и мясом, и с этим рожки, холодная картошка, холодные кнедлики и коричневый вонючий соус. Это дают чаще всего. Иногда еще с этими жилами бывает морковь, тоже очень грустный обед. Но даже когда готовят что-то праздничное, как эта курица, или на день освобождения нашей родины Советской армией булочки с заварным кремом, то все равно в столовой плохо пахнет. Вообще-то так пахнет во всей школе, а летом даже на улице. Нет, не как в туалете или на помойке, а всей этой едой, которую никто не любит. Даже учительницы. Вместо того чтобы есть, они все время смотрят, едим ли мы. Больше всех следят одна или две, которые на дежурстве, но вообще караулят нас все.
Когда гаше
[31], то на дежурстве стоят трое. Поэтому очень трудно пробраться с остатками к окошку. Если получилось, то это уже хорошо. В окошке тогда только живот или грудь поварихи, зависит от того, кто там сегодня, и руки с лопаткой. Но если остатков много, то иногда появляется и голова и кричит. Но это не страшно, главное – туда попасть. Обычно мы перекидываем все остатки на одну тарелку, кто-нибудь нарочно идет спросить о чем-нибудь у дежурных, а самый быстрый берет тарелку и бежит. Только вот когда девочки со мной не разговаривают, а это бывает довольно часто, мне приходится делать все самой.
На прошлой неделе я убегала с жилами в укропном соусе, была уже почти у окошка, как вдруг на меня выскочила учительница с продленки, которая подкарауливала за столбом. Я испугалась, упала, разбила тарелку, разлила соус, облила учительницу и получила замечание в дневник.
К этой праздничной курице давали еще десерт – разрезанный апельсин со взбитыми сливками. Выглядело очень красиво, но мы не знали, как это есть. Его нельзя было очистить, тогда бы упали сливки, а когда Краткая стала ковырять его сверху, чтобы во рту были сразу и сливки и апельсин, то сок выстрелил ей в глаз. Краткая плакала, и мы со Зденой решили есть только сливки. Половинки апельсинов мы засунули между двумя нашими подносами и незаметно вернули, все равно они кислые. Мальчики сразу поняли, что ничего не получится, и начали бросать апельсины друг в друга. Никто не обращал внимания, потому что курица учительницам понравилась, так что они ели и за нами не следили.
Когда я выходила из столовой, в коридоре стояла пани учительница Колачкова и с ней еще две учительницы. Они перестали разговаривать и подозвали меня. Я ужасно испугалась, что они на самом деле видели тот апельсин. Но пани учительница Колачкова улыбалась.
– Хеленка, что же твоя мама, уже не играет в театре? – спросила она.
– Играет, – ответила я.
– Понятно, – сказала пани учительница Колачкова, – а я думала, что уже не играет.
Я размышляла, солгала я или нет, но решила, что все-таки нет. Каченка еще раз или два в месяц играет ту пани, которая проходит справа налево с барабаном. И вообще, какое дело пани учительнице Колачковой до того, чем занимается Каченка. Может, пани учительница Колачкова коммунистка или пролетарка? Наверное да, раз она такая глупая.
Часто я думаю о том, был ли коммунистом Будь Жегорт. Может и да, раз про него все время читают. А жаль, если так, потому что он мне очень нравится. Перед шествием с фонариками тоже читали стихи, в основном о революции, только у Штефанчиковой из пятого класса было то самое стихотворение, где «Будь Жегорт, ты выстоял и ни уста, ни грудь не осквернил фальшивыми словами». Она его читает на все праздники. Я все еще не знаю, кто такой Будь Жегорт, в школе о нем ничего не рассказывали. Но я думаю, что, может, это был какой-нибудь храбрый индеец, как Виннету. «Ни уста, ни грудь не осквернил» – это же совсем по-индейски.
Он скорее был вроде Юлиуса Фучика
[32] или Марушки Кудержиковой
[33], но это неважно. Это точно был герой. Когда трудно, я всегда о нем вспоминаю и думаю, что должна выстоять, как Будь Жегорт.
С нами на балет начал ходить новый мальчик, у которого тоже странное имя, только не такое красивое. Его зовут Нородом, Нородом Сианук и еще пять слов. У него раскосые глаза, поэтому все его называют китайцем, но он не китаец. Не понимаю, как это может быть, но говорят, что он всамделишный принц. Он носит красивые синие балетки и синие вышитые золотом чулки, я еще никогда не видела таких. В «Золушке», которую мы сейчас репетируем, у него партия принца.
Мы с Лидушкой, это одна девочка, у которой был полиомиелит, танцуем в «Золушке» трубачей. Конечно, я бы тоже хотела когда-нибудь играть какую-нибудь красивую девушку, лучше всего принцессу, но я понимаю, что это не получится. Я даже просила пана Пецку посоветовать мне, как сделать так, чтобы наконец похудеть. Пан Пецка опять только хохотал. А вот пан инженер Рарох сказал, что для похудения очень помогает аппендицит. Он об этом узнал от своей красивой молодой жены, которая раньше совсем не была красивой, потому что тоже была толстая. Но однажды у нее разболелся живот, и ей пришлось сделать операцию. В больнице можно было есть только гаше, так что она не ела ничего и очень хорошо похудела. Только вот как сделать так, чтобы вырезали аппендицит, пан инженер Рарох не знал.
