Пан Пецка отмечал не только свой день рождения, но еще и свою выставку. Я бы очень хотела посмотреть на его скульптуры, но выставка проходила не в Ничине. Она была в Праге. Ведь пан Пецка из Праги и кружок в Ничине ведет, чтобы подзаработать. Пан Пецка дал мне такую тетрадочку, в которой есть фотографии некоторых его скульптур и написано о нем самом: как его зовут, сколько ему лет и почему он делает скульптуры. Например, там написано, что в некоторых своих скульптурных композициях – это когда несколько скульптур на одном постаменте – он хочет выразить радость, которую у него вызывают красивые, новые, чистые и просторные дома, в которых сегодня могут жить молодые люди и перед которыми ему больше всего нравится размещать свои работы.
Я это прочитала сразу на кружке и спросила у пана Пецки, правда ли он думает, что дома, в которых мы живем, красивые. Мне вот намного больше нравится любой старый дом, например в Праге, а как на самом деле? Пан Пецка взглянул на меня сквозь очки и сказал, что я опасная личность, но он все равно меня любит. И опять рассмеялся так, что у него из глаз брызнули слезы и потекли изнутри по очкам. Так умеет только пан Пецка. Когда он уже насмеялся, то сел на стул, вытер очки носовым платком и сказал: «Хелча, не только старые дома, но и старые статуи в сто раз красивее новых, но деньги есть деньги. Тебе ведь я не стану лгать».
Я думала об этом всю дорогу домой и еще дома с Каченкой. Мне это не очень нравится. Можно сказать, что это обман. Но я все равно не могу сердиться на пана Пецку. То есть я на него сержусь, но все равно его люблю.
Мы были в больнице у бабушки. Она обрадовалась, и ей стало лучше. Когда Каченка ушла спросить о чем-то доктора Мысливеца, то я подумала, что могла бы рассказать бабушке о тех улитках, но зачем? Как только Каченка закрыла двери, бабушка прошептала одной пани на соседней постели, что Каченка далеко не такая хорошая дочь, какой кажется. Я люблю бабушку, правда, но иногда это нелегко.
Мне ужасно нужно рассказать кому-нибудь про этих улиток, наверное, Каченке или дедушке. Они мне ничего не сделают, но я боюсь, что им потом тоже будет нелегко любить меня.
15. Как меня съели волки
Я еще никому не рассказала и, наверное, уже не расскажу про тех улиток, потому что со мной случилась новая беда. Мне вообще-то не кажется таким ужасным то, что я сделала, но бабушка вне себя.
У нее в туалете есть занавеска, которую ей купила Каченка, и на ней разные розы, синие и зеленые, и они все время повторяются. Некоторые очень красивые, но одна совсем красивая, самая-самая. Всегда, когда я в Закопах сижу в туалете, то смотрю на розы, особенно на ту свою любимую.
Один раз я уже спрашивала у Каченки с бабушкой, можно ли вырезать и взять эту розу себе, потому что она мне очень нравится. Они сказали, что нет, что я могу смотреть на нее, когда там сижу. Тогда я объяснила им, что я бы хотела держать ее в руках или убрать куда-нибудь в коробку, а не просто так смотреть на нее. Если мне нельзя ее взять и при этом приходится все время смотреть на нее, это очень плохо. Но они ничего не поняли, и Каченка даже смеялась, потому что не поверила, что это серьезно. Было ясно, что ничего не получится, и я старалась послушаться.
Каждый раз, сидя в туалете, я думала об этом. Особенно когда какала, у меня это обычно долго, поэтому я там много думаю. И вот недавно я не выдержала. Я была в Закопах одна с дедушкой, это когда бабушка была в больнице, а родители остались в Ничине, они только посадили меня на поезд. Когда я вышла из туалета, то нашла в бабушкиной корзинке с шитьем ножницы, вернулась и вырезала свою розу. Только одну и очень осторожно, чтобы не получилась слишком большая дыра. Но я знала, что поступаю плохо, потому что моя роза как раз была довольно-таки посередине. Я даже не пыталась это как-то замаскировать. Я положила розу в пенал вместе с Далибором и ждала, когда об этом узнают.
Дедушка ничего не заметил, а бабушка увидела сразу, как только вернулась из больницы. Все сбежались, ужасно кричали на меня и причитали, как я могла и разве я не знала, что бабушка расстроится. Я сказала, что знала, но все равно должна была так поступить.
Никто этого не понял, только пани учительница Фрайманова. Мы пригласили ее к себе в Закопы, чтобы отблагодарить за те деньги, которые она послала Каченке. Каченка жаловалась ей на меня, когда мы шли на аттракционы, а пани Фрайманова рассмеялась и сказала: «Пани Брдёхова, наверное, вы будете на меня сердиться, но если Хеленка говорит, что ДОЛЖНА БЫЛА вырезать ту розу, то, значит, она действительно должна была». Каченка не рассердилась, но и меня не простила. На карусель я не получила ни кроны. К счастью, мне дал дедушка.
У дедушки очень мало денег, потому что он должен все отдавать бабушке, но на важные вещи у него всегда есть. А главное, иногда дедушке деньги и не нужны.
В Закопы два раза в год приезжают аттракционы: тир, подвесная карусель и качели. Одни приезжают только весной, когда ярмарка, а вторые только осенью. Хозяин весеннего носит черный берет, а его жена красный платок в цветах; осенний – зеленую шапочку с помпоном, а пани из тира не носит на голове ничего, только большие золотые серьги. Все знают дедушку и рады, когда он подходит поговорить с ними. А я рада, когда дедушка берет меня с собой.
В это время все дети с мамами уже дома, уже даже не играет музыка или только тихонько. Везде темно, только у тира еще горит свет. Пани из тира опирается о стойку и улыбается красным ртом, и пан карусельщик тоже опирается о стойку, но со стороны улицы, чтобы быть в курсе всего. А мы с дедушкой приближаемся. Дедушка уже издалека улыбается, потом поднимается по ступеням наверх, здоровается, и они начинают разговаривать.
Карусельщики рассказывают, куда они ездили в этом году и что где видели, дедушка рассказывает им, что нового в Закопах, как было раньше, когда он еще был директором школы, и что он думает о разных вещах, например о футболе. Я катаюсь бесплатно в темноте на пустой карусели и мечтаю. Я нюхаю деревенский дым, иногда посматриваю, как светится наше окно, и думаю, поджидает ли уже нас бабушка. Еще мне можно стрелять по розам. Но иногда я ни на чем не катаюсь и просто так слушаю, о чем они говорят.
В тот раз с нами в тир пошла и пани учительница Фрайманова, потому что она очень подружилась с дедушкой. Они говорили о войне, о Второй мировой, с которой нам так надоели в школе. Поэтому я каталась на карусели. Я смотрела на них сверху и вдруг поняла, что мне бы в общем понравилось, если бы пани учительница Фрайманова была моей бабушкой. Но не вместо бабушки Милы, нет, хоть она и такая. Скажем, вместо той бабушки, которую я не знаю, потому что ее убили немцы. Пани учительница Фрайманова сама однажды сказала, что все спокойно могло быть наоборот, что немцы могли убить ее, а моя бабушка бы осталась жива. Она говорит, что у них было много общего. Нужно будет еще об этом как-нибудь расспросить.
Но у пани учительницы Фраймановой есть собственная дочь Аничка, настолько большая, что она уже пани, и это значит, что у пани учительницы Фраймановой наверняка скоро будут собственные внуки и я ей не нужна. Мне она тоже не нужна, я просто люблю ее.
