– Сколько, блин, можно, меня тут чуть не вырвало.
И как только Пепа открыл, он прямиком побежал к нам в туалет, а потом в ванную. Когда он вышел, Пепа все еще стоял у открытой двери, хмурился, как тогда из-за легких, и показывал Роберту на лестницу, чтобы он ушел. Но Роберт Чушек сел в нашей прихожей на пол и закурил.
– Послушай, Роберт, я серьезно, мы были друзьями, но после того, что твоя жена сказала Каче, я… Я, черт возьми, удивляюсь, что ты вообще сюда явился.
– Моя жена! Ни черта она мне не жена! Моя бывшая жена! Я вчера приехал, и она мне это сказала. Она уже у него живет.
– У кого?
– У этого Пелца, чтоб его, у этого коммуняки. Она мне сказала, что она не дура и ее не остановишь, что ей плевать на какую-то шестерку с телевидения. Что она будет делать карьеру! Представляешь? Она мне правда так сказала.
– Что ж, с нами она так же поступила.
Каченка стояла в дверях комнаты и выглядела странно. Как тетя Марта, когда снимет ти-циана.
– Завтра я встречаюсь с Вытлачилом, вот и началось… – сказала она.
– Мама, а что, если вам с Хеленкой и Пепичеком выйти прогуляться? Вот, возьми, и позавтракайте где-нибудь. – Пепа дал бабушке пятьдесят крон, а Каченка пошла на кухню варить кофе.
– Целую руки, милые дамы! – приветствовал Чушек бабушку и тетю, когда мы выходили, но с пола не встал.
Пепа открыл нам дверь, выглянул в коридор и сказал:
– Какое там «чуть», его тут действительно вырвало. – Убрал все и проводил нас на улицу.
Он извинялся перед тетей и о чем-то с ней шептался. Я поняла только: «…я же говорила». А потом мы пошли на Святую Гору, потому что там красиво.
10. Как начался заговор
В прошлый четверг наша вожатая Андела уже второй раз не пришла на искорки, и не пришел никто, чтобы сказать нам, что случилось и придет ли она еще когда-нибудь.
Мы ждали ее довольно долго, некоторые ушли, но мы со Зденой, Ленкой Краткой, Мишей Шпанихелем, Пепой, Элиашем и Тондой Сецким все сидели на ступенях школы и домой нам не хотелось. Мы думали, чего бы такого нам хотелось больше всего, и поняли – купаться, потому что жарко. Только Ленка со Зденой не умеют плавать, всем запрещено ходить купаться одним, и ни у кого с собой нет плавок. Так что пришлось думать опять.
Мы придумали Кровавое колено и немножко поиграли, но у нас не получалось бояться, потому что мы были в неподходящем месте, светило солнце и вообще было очень хорошо. В Кровавое колено лучше играть осенью, или нужно хотя бы залезть в кладовку или сделать что-нибудь другое мрачное. Но как раз это у нас и не получалось. Наконец пришлось признать, что от этой жары мы совсем глупые и лучше пойти по домам, все равно ничего не получится.
Все пошли в разные стороны, только мы с Сецким и Элиашем пошли вместе, потому что я шла к Каченке на генеральную, а Сецкий с Элиашем живут у дома культуры. Они дошли со мной прямо до театра и потом стояли там, топтались и всячески меня задерживали, когда я хотела войти. Сецкий ходил на руках, а Элиаш на руках ходить не умеет, и он показывал, как ходит на задних лапах их собака Пуцик. В конце концов Сецкий спросил меня, не возьму ли я их с собой в театр, потому что хотя они там уже и были, но никогда не заходили через служебный вход. Мне не очень хотелось, я уже представляла себе, как буду рисовать у Каченки в гримерке, но Сецкий с Элиашем в целом неплохие, к тому же Сецкий кое-что обо мне знает. Это по-настоящему страшная тайна, и если он ее разболтает, мне конец.
Это случилось примерно год назад, и Сецкий пообещал тогда, что никому не расскажет до самой смерти, и до сих пор держал свое слово, хотя у него и четверка по поведению и все учительницы его боятся. Но если бы он на меня обиделся, то мог бы, например, и передумать.
Так что я уж взяла их с собой в театр. Я показала им гримерку Пепы и Каченки и всякую косметику, парики и вообще разные интересные вещи, которые там есть, а потом мы пошли к костюмерше пани Гошковцовой. Она разрешила нам полазить между костюмами, Элиаш с Сецким примеряли разные шляпы, шапки и шлемы и были в полном восторге. Элиаш сказал Сецкому: «Вот блин, вообще мне не нравится одежда, но эта классная». Еще им очень понравилась большая стеклянная доска, на которой загорелась красная надпись «Тихо! Идет репетиция!».
Мы побывали в бутафорской, постижерной, костюмерной, в столярной мастерской, в помещении для пожарных, а мальчики все не хотели уходить, и я предложила посмотреть на репетицию. Они очень хотели. Тогда мы тихонько залезли на балкон и немного посмотрели.
Элиаш заметил, что над сценой висят две головы, одна из которых смеется, а другая хмурится, и спросил, что это. Я объяснила ему, что это имеются в виду маски, которые называются Комедия и Трагедия в честь театральных представлений, которые тоже называются комедией и трагедией, зависит от того, веселые они или скорее грустные, и что они сделаны из гипса. Элиаш был сильно разочарован, потому что он думал, что это отрубленные головы заключенных или фашистов. Сецкий сказал ему, что он дурак и что и так понятно, что это не могут быть настоящие отрубленные головы, потому что настоящие сразу начинали бы вонять и их бы приходилось постоянно менять. Но Элиаш сказал, что Владимир Ильич Ленин, который лежит в Москве на площади, настоящий труп, а не воняет, хотя его не меняют, так что можно было бы это как-нибудь устроить. «Это называется попробуй докажи», – сказал Сецкий. Но потом мы признали, что Элиаш тоже, может быть, прав.
Репетировали «Зарю на шахте “Карел”». Это о том, как было раньше, когда все было плохо. Я имею в виду до Великой Октябрьской социалистической революции или когда-то тогда. Как какие-то шахтеры работали на рудниках, но у них все было плохо и им было очень грустно, а потом они не работали на рудниках, потому что их выгнали, и у них опять все было плохо и им опять было грустно. Но наконец настала революция, шахтеры танцевали и пели, и у них уже было все хорошо до самой смерти. Грустными потом стали только те люди, которым было весело раньше.
Нам было неинтересно, и мы быстро вышли. Мальчики огорчались, что не ставят ничего о рыцарях или чертях, когда в театре есть столько красивых париков и шляп.
Сецкий спросил меня, как я думаю, комедия это была или трагедия, а то он как-то не понял. Я сказала, что не знаю, но что это можно выяснить, потому что как раз перерыв. Мы пошли вниз в курилку. Там уже был режиссер пан Новотный и почти все актеры. Мы вежливо поздоровались, и я подошла к режиссеру, хотя это и тот тип, что дружит с Кроуповой, и сказала:
– Пан режиссер, это мои одноклассники Элиаш и Сецкий, мы смотрели представление и хотели узнать, «Заря на шахте “Карел”» комедия или скорее трагедия. Я думаю, что трагедия, но не уверена.
Пан Новотный выбросил сигарету и ушел прочь. Он вообще нам не ответил. Но когда он проходил мимо Каченки, то сказал ей:
– А вы все никак не успокоитесь! Вы меня удивляете!
