– Боже мой – нога!
Это заорал Сецкий. Ножик выпал у меня из руки, Здена закричала, а Краткая прямо рухнула, будто ее кто-то пнул под коленкой. Сецкий хохотал и от радости подпрыгивал.
– Вот дурак! – кричали мальчики, но тоже радовались.
Краткая обиделась. Села подальше на мох, достала вафлю и сказала, что ей на все наплевать.
– Я все расскажу, – сказала она. – Расскажу маме. Этот парень какой-то странный, а если здесь и есть какие-нибудь партизаны, то пускай их ищет полиция.
Так что из нашей команды остались копать только мы со Зденой. У нас уже была довольно большая яма, и мы сильно испачкались.
– Краткая, ла-ла-ла, ты в штаны наделала! – пел Сецкий.
Я не смогла сдержать смех, хотя и знаю, каково это, когда над тобой все смеются. Хотя эта Краткая, конечно… ну не знаю, в общем.
И тут я наткнулась на что-то твердое. Я подумала, что это камень, но даже когда я старалась рыть в сторону, достать это не получалось. Оно было везде.
– Зденка! – позвала я, и мой голос звучал так, будто у меня ангина. – Подойди помоги.
Я вся дрожала. Наконец мы сдвинули это с места.
– Мальчики! Андела! Помогите!
Все сбежались и стали глазеть. Это была кость. Большущая и длинная. Это был партизан!
– Очуметь, – сказал Сецкий.
Здена все кричала и кричала. Из-за деревьев показался Владимир, а потом Андела. Но она шла медленно и странно шаталась. Когда она подошла ближе, мы увидели, что в руках она держит свои разбитые ужасно толстые очки.
Еще она была растрепанная и вообще странно выглядела. Мы объяснили, что случилось, и показали Владимиру партизана. Но Владимир нас разочаровал. Сказал, что это очень серьезно, а уже поздно, так что теперь эту кость нужно опять как следует закопать, а он, Владимир, в Ничине сообщит об этой находке в полицию. Он говорил почти так же, как Краткая, и мне показалось, что ему это все уже совсем не интересно.
– Так, господа, – сказал он, – а теперь идем на автобус, потому что Андела легла, то есть наступила на свои очки и не может идти пешком. Вы проявили высокую степень храбрости и заслужили мое бесконечное восхищение. – При этом он все время подмигивал Анделе, но она этого не видела. Думаю, что она вообще ничего не видела.
– Владимир, можно хотя бы взять эту кость, раз она нам стоила такого труда? – попросила я.
Владимир снова нахмурился.
– А то полицейские не поверят, – поддержал меня Сецкий, – а так-то мы могли на все это наплевать.
– Ну хорошо, – наконец-то согласился Владимир. – Дайте это сюда.
Он забрал кость, бутылки из-под пива, и мы поехали домой.
В Ничине я сразу пошла на площадь в магазин косметики и купила Пепе одеколон после бритья фирмы «Питралон» за девять крон, и еще хватило на бритвы «Астра» за пять. Когда я стояла в очереди в кассу, то увидела у магазина Анделу с Владимиром, как они над чем-то смеются и целуются. Вдруг Владимир раскрыл мешок, достал из него ту самую кость партизана и выбросил в урну. А потом они ушли. Я вышла на улицу, осторожно посмотрела по сторонам, не наблюдает ли кто за мной, и быстро достала кость. Я спрятала ее в сумку, но она была такая длинная, что край все равно торчал наружу. По пути домой мне пришлось незаметно прикрывать его одной рукой и делать вид, что ничего не происходит.
У театра я встретила Беренчичеву.
– Привет, Хелча! – крикнула она мне. – Куда ты несешь эту свиную кость? Пепа получит ее на день рождения?
– Это не свиная, а партизанская кость, – сказала я и очень обиделась на Беренчичеву.
– Меня не проведешь, я деревенская. Слушай, я вечером тоже к вам приду. Но только после экзамена, ты уже будешь дрыхнуть. Ну покеда.
Какая наглая, ее никто не просил к нам заходить. Ладно, но вдруг она права? Свиная кость не выходила у меня из головы. Мне совсем не хотелось, чтобы надо мной смеялись. На всякий случай я спрятала партизана в кусты у дома и пошла есть торт.
Торт был, но сначала были еще шницели с картофельным салатом. Я спросила у Каченки, из коровы или из свиньи эти шницели. Она ответила, что из свиньи, и тогда я спросила, не остались ли от нее какие-нибудь кости. Каченка сказала, что в шницелях нет никаких костей, но что если я еще не наелась, то могу в виде исключения взять себе добавки. Я сказала, что лучше возьму еще торта, и больше об этом не заговаривала. После ужина Пепичеку нужно было идти спать, но пришли пан Дусил, Лудек Старый и Лида Птачкова с Тютей, и мне разрешили остаться до половины десятого.
Я подарила Пепе подарки и пожелала ему всего наилучшего к его тридцатилетию.
– Хелча, а знаешь, что это значит, если после тридцати просыпаешься, а у тебя ничего не болит? – спросил Пепа.
Я не знала.
– Это значит, что ты в гробу.
Фу, ну и шутки, но главное, что ему понравился одеколон. А потом произошло что-то замечательное. Каченка отправила всех на кухню, а когда позвала обратно, то посреди комнаты стоял какой-то ящик или скорее груда ящиков, прикрытых простыней. Раз, два, три – многая лета – Каченка сдернула простыню, и там был проигрыватель! Каченка подарила Пепе проигрыватель и три пластинки: «Мою родину» Бедржиха Сметаны, народные песни Вальдемара Матушки
[22] и походные песни. Все аплодировали и обнимались, сразу включили Вальдемара Матушку и пели с ним вместе все его народные песни, особенно «Девушка, девушка, увядший цветок» и опять, и опять. Было так хорошо, что про меня совсем забыли. А когда вспомнили, то уже давно было десять и меня хотели скорее отправить спать. Только вдруг позвонили в дверь. Пепа открыл – на пороге стояла Йолана Беренчичева. По ее лицу и волосам текла кровь и капала прямо на майку. Все стали кричать, и только Пепа отвел Йолану в ванную, потом усадил ее в кресло и тихо спросил, что случилось.
– Меня избили, – сказала Беренчичева, – немного дали по морде.
– Кто?
– Кроупова с Панырковой. Они пришли ко мне после экзамена домой насчет ССМ
[23], и я их послала ко всем чертям. Я сказала им, что я, конечно, такая же сука, как они, но не такая свинья. Они меня заперли, избили и убежали.
– Боже мой, что же нам делать? – голос Каченки звучал странно.
– Главное, налейте мне как следует, – попросила Йолана и, когда выпила, сказала, что она в порядке. Никто не знал, что делать дальше, и меня отправили спать. Только Беренчичева кричала:
