Пришлось повоевать. Немец пытался здесь прорваться, но не прорвался. Затем он организовал наступление по двум параллельным дорогам, и мы оказались в окружении.
Август, сентябрь, октябрь, это время, когда Красная армия быстро отступала. Не возникало ощущение, что вот еще чуть-чуть и все пропало?
Лично у меня — нет. Вот сюжет: когда выходили с окружения, то только лесом и только ночью, а днем отдыхали. Костры разводить не разрешалось, питания никакого. На полях кочерыжки от капусты, срезали и грызли. У командира батальона была лошадь. Решили ее зарезать чтоб с голоду не мучилась. Так от нее только мокрое место осталось, разобрали все… И я помню, прошу того, кто похитрее, и побольше набрал:
— Дай кишочку.
Дал он кусок, я об шинель ее потер, и… В другое-то время и смотреть бы не стал, а тут так вкусно было…
Надо переходить поляну рядом с немцами. Одна партия прошла нормально, втихую, вторая прошла, и открыла огонь по немцам. Наконец наша — третья. Я шел неспешно. Убьют так убьют, а бежать и кланяться я уже не мог от истощения. Посреди поляны стоял стог сена. Я до него дошел, и решил отдохнуть за ним, а тут красноармеец, судя по акценту — украинец, говорит:
— Давай останемся? Все равно Москву скоро возьмут.
Я говорю:
— Ты как хочешь, а я пошел.
Не знаю, какая у него судьба. А я выжил.
Вы шли большими группами или разбились?
Сначала шли одной большой группой, полковник вел нас. Потом стали дробиться на группы поменьше, — думали, что будет легче выходить.
Был еще такой эпизод. Только мы вошли в лес, как один солдат пустил ракету и заорал во всю глотку. Его схватили. Утром построили нас всех, и его, как изменника Родины, расстреляли.
Выходили с оружием или без?
Кто как. В основном — с оружием. Я нес тело пулемета. Все плечо было стерто до крови. Потом приказали уничтожить тяжелое вооружение — пулеметы, их затворы… Но винтовки сохраняли.
Как начался выход из окружения? Вот, вы узнали, что немцы вас окружили. А дальше: пришел приказ или народ просто побежал?
Я был связным у командира батальона. Начальство знало про окружение. Меня послали, передать нашим пулеметчикам в ДЗОТе, чтобы они отступали. Я где ползком, где перебежками, добрался, передал им приказ, а сам вернулся назад. Не знаю, вышли они, не вышли. По-моему, остались.
Где и когда вы вышли из окружения?
Это было, по-моему, конец сентября. Вел нас старший лейтенант, фамилию не помню. Выходили мы две недели. Деревню, где мы вышли, не помню. Вышли, нашли сарай с соломой, там переночевали.
Утром лейтенант нашел председателя колхоза, накормить надо было людей, тот дал теленка или барана, не помню. Сварили…
А сколько человек вас было? 15, 20?
Больше.
И вот еще: шли мы в лесу по проселочной дороге, остановились. Разведка пошла вперед. А у меня размоталась обмотка. Я в сторону отошел, чтобы перемотать… Только к ботинку нагнулся… И уснул! Сколько я спал, не знаю. Просыпаюсь, уже темно. Жуть такая. Один. Смотрю, еще один недалеко подымается. Уже веселей. Думаем, куда идти? Слышим разговор сбоку и сзади. Русская речь. Пошли на нее. Вышли, а там наши решили в скирде переночевать. И мы тоже натаскали соломы, и заснули. Утром мы вышли к городу Подольск, это сорок километров от Москвы. Там уже были заградотряды.
И как? Вас проверяли?
Проверяли.
А как проверяли? Отправили в специальный лагерь?
Нет. Просто проверили документы, забрали оружие и послали в Подольск на сборный пункт. Никого из тех, с кем я вышел из окружения, я потом не встречал, наверно, раскидали по разным подразделениям.
На сборном пункте меня назначили работать на кухне, и я с голодухи сала наелся. А на второй день тревога, и пешком на передовую. Я штаны не застегивал, шел со слезами на глазах. Думаю, отстану, решат, что не хочу воевать, что изменник Родины. Каждые пятнадцать минут сворачивал… «Дело» сделаю на обочине, и бегом своих догоняю.
Глупый был. Надо было просто сказать командирам, там были и повозки… Может быть, посадили бы на повозку…
Заняли оборону километрах в двадцати от Подольска, наверное.
Вырыли окопы, землянки, обогреваться ночью можно было.
А окопы как рыли? Ячейками индивидуальными, или как положено?
Полного профиля, траншею делали сходами сообщения. В траншее ячейки были.
Двадцатого ноября я поморозил пальцы ног. Я находился в боевом охранении, а морозы наступили большие. Ботинки тоненькие. Я и не почувствовал, как поморозил пальцы. Когда меня сменили, зашел в землянку, старшина принес мне валенки, чтобы переобуть обувь, я разулся. Смотрю — а у меня пальцы, большой и маленький, черные.
Так у Вас были не сапоги, а ботинки с обмотками?
С обмотками. А сверху только шинель, на голове шапка.
А каски носили или пренебрегали ими?
Я — то носил, то — в мешке хранил.
Немцы пишут в мемуарах: «Нам морозно, нам плохо. А эти русские мороза не чувствуют…»
Мороз мешал и нам, конечно. И наши мерзли, и проблемы у наших от мороза тоже были. И немцы не одни такие сирые, что только им мороз мешал…
Направили меня в медсанбат, а оттуда в Москву. Там помыли в бане, в эшелон, и в Башкирию, город Ишимбай.
Там в госпиталь школу переоборудовали. Я ходячий был. Ходячие обедали, завтракали, ужинали в коридоре. Там столы общие были. Закончится обед, я иду и смотрю по столам, может, кто оставил какую-нибудь корку хлеба. Потихоньку ее в карман, и в туалет, а там грызу. Я забыл, что такое сытость. У меня было очень плохое состояние, я был очень худой. Я уже думал, что у меня туберкулез. У нас в деревне туберкулезный больной был, очень худой… Но когда врач меня осмотрел, он сказал, что у меня просто истощение.
Вас стали подкармливать?
Нет. У нас норма была для всех одна. А для меня этого мало было.
Вот Вы отморозили пальцы. А разговоров не было, что хотели дезертировать с фронта?
Нет.
НКВДэшник не прибегал?
Не было. Кстати, я и сам в сорок втором году был завербованным НКВД, вроде как шпион. Он меня вызвал. Это было уже перед отправкой на фронт, в сорок втором году. Воронежский фронт. Мы в лесу в Трамбовле были. Он меня вызвал и говорит:
— Если есть «такие» настроения, у людей, то, если что, просим сообщать.
Но я ничего ему не говорил. Не было у нас «таких» настроений. Ну, может самострелы и были, кто-то не хотел воевать…
