Вот такой у меня был первый бой. После него меня и еще троих ребят послали в Подмосковье, на переформирование. Приехали. Смотрю, формируется какая-то часть. Пошел посмотреть, что там. Там стояло человек 200, кричат: «Повара есть?» — «Есть», — руки поднимают. «Кузнецы?» — одна, может быть, рука поднялась. Разные специальности спрашивали. Дошла очередь, спросили: «Артиллеристы есть?» Я поднимаю руку. Мне: «Ну-ка иди сюда. Какую пушку знаешь?» «сорокопятку» с пулеметным прицелом». Потом еще вопросы задавали, я отвечал. Почувствовали, что я знаю, говорят: «Пойдем к командиру». Пришли. Такой рыжий молодой бравый молодой стоит, на груди награды, спрашивает: «Откуда?» — «Курский». «Земляк, я тоже из Воронежа». Он мою фамилию записал и отправил на погрузку снарядов, и, пока я грузил снаряды, они уехали на ночевку в какую-то деревню. Я жду, как песик, около вагона, не жрамши, совсем ничего не ел, силенок нет. Думаю, не, надо отсюда уходить. Тут машина подходит, смена часовым и спрашивают: «Где тут Морозов?» Я говорю: «Я». «Поехали со мной». Приехали в деревню. Смотрю, стоят танки-самоходки, СУ-76, а навстречу мне солдат идет. Я к нему: «Слушай, поужинали?» — «Да. Уже котлы помыли». — «Я снаряды грузил, устал, есть хочу. Где можно перекусить». — «Пойди к Петьке Фролову, попроси, он тебе что-нибудь даст».
Иду, есть хочется. Смотрю, машина груженная хлебом стоит. Петька сидит, что-то пишет, морда круглая. Я говорю: «Дай хлеба», — а сам подальше, а то думаю, ударит, вместо хлеба. Он спрашивает: «Сколько?» — «Настрое, дай буханку». Он говорит: «Иди, возьми». Я рот открыл, подхожу, хлебом пахнет. Беру буханку, она теплая, шершавая, никто меня не бьет. Я ее за пазуху и задом, задом от машины. Сел в кусты, проглотил, живот надулся. А съел бы еще, но пойти, попросить, стыдно, а украсть — страшно.
В дом зашел, там ребята вповалку спят. Утро. Поднимаемся, кричат: «На завтрак!» Я всех перегнал. Кухня стоит. Я ему говорю: «Мне на двоих», — повар мне черпаком пшенной, жирной каши и колбасы американской дал, толстых два куска колбасы, и два куска хлеба. Я скорее взял, а то отнимут, два года оккупации, голодный был, потом в запасном полку не кормили… На ходу сожрал колбасу, хлеб в карман. Кашу не доел, ночью съел буханку, каша уже не лезла. Накрыл котелок бумажкой и говорю: «Не трогай». Ребята на меня посмотрели, но никто ничего не сказал. Не успел повернуться, уже кричат: «На обед!» А у меня в котелке каша, я на ходу кашу ем. Мне налили котелок жирного, густого супа. Я этот суп похлебал. «Давай быстрей котелок, кашу положим, кусок мяса, хлеба», — а у меня карманы полны хлебом, котелок полон каши. С тех пор жадность осталась. Помню я часовым стоял, и шла машина. Сапер говорит: «Слушай, солдат, посмотри, что тут». Я посмотрел, что везут, оказалось концентрат, прессованный горох, очень вкусный. Я пачку и унес. Мне он был не нужен, а все-таки взял пачку концентрата. До сих пор стыдно, как я мог положить карман. Так и началось моя служба в самоходчиках.
Потом я стал артиллерийским разведчиком. Мы входили во взвод управления, в этом взводе четыре разведчика, четыре радиста, четыре мотоциклиста и командир Скрыкин. Я с ним всю войну провоевал…
Наша задача — наблюдение за немцами, ну и по дороге едем, что-то там подозрительное: «Морозов, Сидоров, Петров осмотреть». Это страшное дело. Входим в деревню, там открытые окна, открытые двери. «Морозов, что там?» А мне-то страшно, вдруг там немцы сидят? Или едем на передний край. Самоходки резко останавливаются, механик-водитель говорит: «Посмотри под тем мостом, нет ли мин». Полковник говорит: «Какие тут мины тебе? До нас целый полк прошел, 21 машина». А механик такой думающий парень был. Там не деревянный мост, а трубы стоят большие. Пошли, смотрим — противотанковые мины, штук по 5 по разным сторонам. Подошли минеры, разминировали. А закон какой — след в след, друг за другом, чтобы на мины не наскочить. А тут один командир стоял, стоял, решил вперед продвинуться. А немцы схитрили… Стали объезжать — взрыв. Механику оторвало палец…
Или еще случай был, уже в Германии. В лесу бой был, наши машины змейкой стоят. Кричат: «Морозов, к Полковнику». Спрыгнул, подбежал к нему. Он мне: «Видишь огонек?» — «Вижу». — «Там командование стрелковой части. У них кончилась карта». Я говорю: «Слушаюсь». А я знал, что Полковник меня уважал, я исполнительный, а тут он понял, что я сказал «Слушаюсь» вяло. «Ладно, — говорит — возьми Крылова». Я говорю, Крылов, ко мне. Говорю: «Нас посылают с тобой, карты отнести. Пойдешь?» «Пойду». Еще один, санинструктор, догоняет нас: «Можно с вами?» Да нам-то что, хоть весь полк.
Приходим туда — деревня, тихо. Там бой, а тут тихо, никого нет. Два часа ночи, темно. Глянули, в одном доме огонек горит. Подошли. Полковник же сказал: «Морозов возьми Крылова», — значит, я старший, а старший, это тоже командир — умри, но приказ командир выполни. Увидели, два мужика водку пьют. Показал ребятам палец, а сам по стеклу стучу. Спрашивают: «Кто там?» Я еще раз ударил. Один встал, пошел к двери. Я тоже к двери. Открыл. «Вер? (Кто?)» «Русиш солдат». Открыли дверь. Крылов умный был парень, он погиб позже, он понимает, что надо действовать — сразу врывается. Этого у двери оттолкнул и сразу по комнатам. Нет никого. Немец опешил. А Витковский тоже соображает, не пошел в дом, стоит там, на улице, смотрит, мало ли что. Все по уму. Я говорю: «Шнапс дрынкаешь?» Он нам наливает. «Найн, найн», — разве можно пить. Мы вышли, дверь прикрыли и пошли. Идем, все следующие дома закрыты. Заходим во двор, темнота, каменные стены, ставни. У меня сердце ек. Я говорю: «Приготовить оружие к бою». Крылов говорит: «Ты что обалдел что ли?!» Я говорю: «Слушай мою команду, оружие к бою!» Двухэтажный дом, а наверху светится окошечко. Говорю: «Крылов наверх». Крылов, когда полез, ноги светятся. Витковский, за угол, а сам встал так. Крылов поднимается, открывает дверь, а там немец стоит в каске. Крылов, как хватил его за шиворот, и с этой лестницы, как турнул. Немец разбился вдребезги, ничего не может понять. Крылов кричит: «А, ну, гады, выходи, а то гранаты брошу». Слово граната — всем понятная штука и они оттуда идут, 13 человек. Крылов дверь на цепочку закрыл. Думаю, умница Крылов и тут вижу — дверь в подвале открывается. Так бы я не видел, но там плошка или свечка горела, огонь осветил. Немец выглянул на шум. Что такое? Крылов: «Немцы тут!» Я говорю, давай закроем и бегом. Настрое, а их 13! Задушат! А Крылов говорит: «Выходит, гады, я гранату сейчас брошу». Они почуяли, увидели, что происходит. Подняли носовой платок, сдаются. Из подвала еще двенадцать человек вылезло. Мы их погнали, спрашиваем: «Кто-нибудь по-русски говорит?» Один по-польски трошки разумел. Ты будешь старшим. «Оружие есть?» «Нет, все побросали». Крылов говорит: «Может, пойти собрать автоматы. Приведем безоружных, это минус». Я говорю: «На хрен их оружие, не надо ничего». Спрашиваем: «Там еще кто-нибудь есть?» — «Офицер. Но он сбежал. Вот его сумка у меня». «Веди своих вон туда, к танку». Подвели к машине командира, стучим: «Товарищ полковник, ваше приказание не выполнено». — «Так лучше тебя и не посылать. Как тебя пошлешь, так ничего не будет выполнено!» — «Товарищ полковник, там немцы!» — «Какие немцы! Все время немцы, немцы», — он такой был, все время гудел. «Товарищ полковник, так мы их привели». — «Так, где же ты их набрал? Что я с ними буду делать?» Правда, что с ними делать. Сами стоим, дрожим. Я говорю: «Товарищ полковник, вот офицерская сумка. Он сбежал, а сумка осталась. Совершенно секретные бумаги». Их сразу в штаб армии. Оттуда по рации: «Разведчикам объявить благодарность». Пришел замполит: «На славу ребята поработали». Полковник: «Думаешь, на славу?» «На Славу! Решили Славу им дать». И нам всем троим дали орден Славы.
