В уличных боях в Кюстрине я постоянно находился на передовой и там я насмотрелся на то, как приходится воевать расчетам «сорокапяток». Поверьте, это очень мужественная боевая специальность. Кругом взрывы, стрельба, а эти почти игрушечные орудия приходится выкатывать на прямую наводку…
И еще мне особенно запомнилось, что в боях на этом плацдарме нам пришлось столкнуться с геббельсовской пропагандой. Однажды нам сбросили листовки. Квадратики размером примерно 10 на 10 сантиметров. На лицевой стороне на фоне свастики была изображена чёрная паутина с пауком. А на обратной стороне текст примерно такого содержания: «За то чтобы продвинуться на пять километров, вы потеряли 25 тысяч своих солдат. Аза 65 километров от Кюстрина до Берлина вы потеряете 325 тысяч убитыми. Среди них будешь и ты!
Ясно? Лучше быстрее сдавайтесь в плен, потому что у нас есть такое мощное оружие, что мы вас всех уничтожим». Вы себе представляете? У нас среди солдат поднялось такое возмущение: «Ах вы, сволочи! Сами подыхаете, а ещё нас пугаете». И только много позже я узнал, что оказывается, во время войны у немцев велись работы по созданию ядерного оружия, но, слава богу, что они их не успели довести до конца.
Зато на этом плацдарме немцы применили против нас другое необычное оружие. Правда, сам я этого не видел, но мне товарищи рассказывали, что против переправы через Одер немцы использовали самолетмину. Принцип такой: на начиненный взрывчаткой бомбардировщик устанавливали истребитель, в кабине которого сидел летчик, управлявший всей этой конструкцией. Этот летчик, направлял эту летающую мину на цель, а сам на своем истребителе в определенный момент отделялся и улетал. И вот как раз такую летающую мину, немцы использовали на кюстринском плацдарме. Причем, в саму переправу они так и не попали, промахнулись метров на пятьдесят, но взрыв был настолько мощный, что пролётов шесть просто вынесло, и поэтому какое-то время переправа не действовала.
А перед самым наступлением на Берлин нас всех разведчиков собрали, и на пять человек старшина принёс бутылку спирта. Налили по сто граммов, и рано утром началась артподготовка. Вначале заиграла «катюша», а потом подключилась и артиллерия всех калибров. Пошёл густой дым, гарь, а когда началась атака, включили прожектора. Эта сплошная гарь, которая застилала все вокруг от света прожекторов стала словно жёлтый дым.
Назад повернуться нельзя, настолько сильно слепили прожектора, а впереди видны только силуэты и больше ничего разобрать нельзя.
Где-то к полудню вышли к Зееловским высотам, ведь до них было всего километров шесть от нашей передней линии. А это же весна, к тому же там пойма, низина, довольно болотистое место, поэтому дорог нет, одни каналы. Так пока мы подошли, все воронки после нашей артподготовки уже оказались заполненными водой.
И нужно отдельно рассказать, что из себя представляли Зееловские высоты на нашем участке. Представьте себе, идет равнина, а потом сразу крутой, покрытый редколесьем, склон градусов под 70. Я вам точно говорю, что это были совершенно непреодолимые для любой техники высоты, а единственный возможный проход для нее можно было осуществить только по шоссейной дороге, которая пересекала эти высоты. На нашем участке даже обыкновенные артиллерийские орудия не могли вести огонь, потому что слишком круто приходилось задирать стволы, поэтому стреляли только из миномётов.
В общем, часам к двенадцати подошли к высотам и бой, вроде, затих. И немцы не стреляют, и мы. Подполковник, заместитель командира полка по строевой части, бывший начальник разведки полка, говорит мне: «Пойдёшь со мной в разведку к переднему краю».
Перебежками из воронки в воронку добрались к нашей к передней траншее. Там вдоль высоты шла берёзовая аллея и какая-то канава, не глубокая, а как у нас делают, когда окапывают кладбище. И когда пехота подошла к высотам, то начали окапываться именно в этой канаве, как в единственном естественном укрытии. Мы в нее спрыгнули, а там кошмар что творится. Вся траншея оказалась завалена нашими ранеными солдатами, кто без рук, без ног… Увидели нас и начали умолять:
«Ребята, помогите!» Но у нас же совсем другая задача — разведать проход для танков, к тому же, как бы мы такой массе раненых смогли бы помочь вдвоем? Ужас… Но пока шли вдоль траншеи, подполковник им говорил, что нам нужно идти в разведку. Пошли дальше. В одном месте смотрю, немецкая каска. Я пинком ее бух! Смотрю, немец встаёт. Представляете? Лет сорока-пятидесяти, а главное обросший такой. Обычно немцы были аккуратные, а этот щетиной буквально зарос. Винтовку сразу бросил и руки поднял. Я его сразу обыскал, может у него граната есть или что-то еще, но ничего не нашел. Подполковник говорит: «Не трогать!» Я по-немецки знал несколько слов и кое-как объяснил ему жестами: «Беги туда, к нам в тыл». Немец повернулся, поднял руки и побежал. И видно, что бежит и ждёт, что я ему сейчас в спину выстрелю». Но я не стрелял. И тут смотрим, человек двести немцев подняли руки и идут к нам сдаваться. А ведь если бы они увидели, что я у них на глазах того первого немца застрелил, то и нас бы самих убили и сдаваться бы точно не стали. Это хорошо, что подполковник меня предупредил.
Но эти немцы просто со своих позиций заметили, какие против них сосредоточены гигантские силы, и сами прекрасно понимали, что рано или поздно, но мы эту высоту все равно возьмем, поэтому, когда увидели, что мы с пленными обращаемся гуманно, то решили сдаться и фактически сдали нам высоту. Тут уже появились наши солдаты и некоторые даже начали отбирать у немцев часы, но командиры их сразу осадили и никого из пленных немцев не тронули.
Потом в мемуарной литературе я читал, что быстрого успеха при прорыве Зееловских высот удалось достичь только в полосе 8-й Гвардейской армии, как раз там, где мы вдвоем с этим подполковником ходили в разведку. Конечно, я не знаю, какую роль сыграл этот эпизод в успехе всей операции, но я решил о нем рассказать, потому что лично в нем участвовал. А этот подполковник потом погиб, но об этом я еще расскажу.
В общем, заняли мы позиции на высоте, и часов до четырех дня все было спокойно. Но потом немцы из крупнокалиберных орудий начали обстреливать наши ближние тылы, а там как раз подошло и скопилось много разной техники и тыловых подразделений… Началась паника, причем не только там где шел обстрел, но и на самой высоте, ведь солдаты оттуда прекрасно видели, что творится у подножия. Удрученные такой страшной картиной пехотинцы бросили позиции и начали отходить.
А у основания прохода через высоты стоял относительно большой дом, в котором разместился наш штаб и куда перенесли из траншеи человек тридцать раненых. И когда там увидели такую картину, наш начальник штаба, майор, обратился к женщине, старшему лейтенанту медицинской службы, которая находилась с ранеными: «Смотрите, все уходят, давайте и мы пойдем». Так эта женщина, когда услышала такие разговоры, выскочила из дома и прямо матом начала кричать на бегущих пехотинцев: «Куда вы такие-сякие бежите! На кого раненых товарищей бросаете?» И это оказалось настолько неожиданно, что все остановились, и словно ток по людской цепи пробежал. В этот момент какой-то капитан, молодец, правильно сориентировался, крикнул: «За Родину, за Сталина!», и все тут же развернулись и пошли обратно на высоту.
