Первое, что бросилось Ярославу в глаза, – «мерседес» Разбоя. Правую сторону автомобиля изрешетили пули. Машина выехала передними колесами на газон, раздавив пару кустов гейхеры и декоративную статую Давида.
– Слава богу! – выкрикнул Костя и потащил доктора в дом.
– Что случилось?
– Беда, брат! Мы в ресторане с реченскими встречались. Чеченам кто-то стукнул. Они засаду устроили. Завалили реченского главаря. Наших трое погибло. Тишка, Мрец, Синица. Возле Фана граната взорвалась. Я его на себе волок. Еле ноги унес.
– Фан в порядке?
– Ну, это ты мне скажи.
Нет, Фан не был в порядке. Он лежал в гостиной, на шкуре полярного медведя, и шкура сменила цвет с белого на красно-бурый. Пальцы авторитета намертво впились в мех, сквозь зубы свистел воздух. Рубашка его была распахнута, в животе зияла страшная рваная рана.
Кроме авторитета и Разбоя, в доме находился худой бандит с окровавленным лицом. Он терся у камина и нервно грыз ногти.
Ярослав оглядел рану. Из вспоротой брюшины под давлением вылезли фиолетовые петли кишечника. Желудок разорван осколками и залит, как маринадом, содержимым полых органов: мочой, желчью и калом.
– Доктор, – услышал он хриплый шепот и поразился, что человек с такими травмами не потерял сознание, – как я, доктор?
Лицо Фана превратилось в гипсовую маску, в омуте страдания барахтались утратившие магнетизм зрачки.
– Почки, печень и сосуды не зацепило, селезенка цела…
– Везунчик я, да?
Фан уронил голову на шкуру. Ярослав вспомнил кличку худого «минотавра»:
– Гашиш, будешь мне ассистировать. Возьми в чемоданчике салфетки, смочи фурацилином и укрой выпавшие внутренности. Я вколю ему обезболивающее и анатоксин. Костя!
– Я здесь!
– Везем его в больницу.
– Больница отменяется.
– Так мы его не спасем. Надо сделать рентгенографию живота. Лапаротомию. Нужны кишечные жомы, миорелаксанты, гепарин! Да пойми ты, если не дренировать ему брюшную полость, начнется перитонит!
Разбой несколько секунд смотрел на своего босса.
– Давай выйдем, – сказал он доктору. – Гашиш, ты тоже иди сюда.
Бандит швырнул на мраморный пол салфетки и последовал за Разбоем. Костя вывел Ярослава в соседнюю комнату. Подошел к бару и извлек бутылку скотча.
– Что происходит? – недоумевал доктор.
– Скончался наш Фан. – Разбой блеснул глазом и наполнил стаканы.
– Где вы там? – раздался из гостиной слабый крик.
– Скончался, – повторил Разбой. – Так, Гашиш?
– Царствие небесное, – оскалился худой и залпом осушил стакан.
– Так, Ярик? – повернулся Костя к бывшему однокласснику.
Ярослав пялился на него, открыв рот.
– Так? – с нажимом переспросил Разбой.
– Да, – согласился Ярослав. Он понял, кто настучал чеченам про местонахождение «минотавров». И почему на Залееве нет ни царапины.
– Ну, тогда нам и спешить некуда. Садись, Ярик, помянем Фанушку.
Они сели за стол и молча выпили бутылку. Фан умирал полтора часа. И все время кричал, умудряясь оставаться в сознании:
– Пидорасы! Суки! Где вы? Пидорасы! Найду! Найду вас! Слышишь, хирург? Из-под земли достану!
Ярославу хотелось заткнуть уши. Вместо этого он стал думать о подарке Фана, о надписи на плите. О слове «доктор», заключенном в презрительные кавычки.
– Это тебе за кавычки, – процедил Ярослав.
Крики смолкли в четыре утра. Они подождали еще полчаса и вернулись в гостиную. Кудрявцев констатировал смерть.
– Дальше что? – спросил он Разбоя.
– О том, что Фан умер, знать не должны. Скажем, он за границу полетел, а меня оставил за главного. Пока.
– Всплывет же, – усомнился Гашиш.
– Не всплывет, – криво улыбнулся Разбой, – мы к нему груз привяжем потяжелее и в карьер бросим. Чтоб не всплыл.
Бандиты захихикали, а Ярослав снял с каминной полки золотой портсигар и сунул за пазуху.
Кудрявцев отхлебнул из фляги, откашлялся.
– Без Фана, – сказал он Рите, – дела у «минотавров» не заладились. За месяц дюжина бойцов сгинула. Многие к чеченам сбежали. Хреновый из Кости авторитет получился, а теперь и Костя на том свете. Его беспредельщики пришили, их почерк. Заподозрили, что он виноват в смерти их лидера. К осени ни «минотавров», ни реченских не будет, а для Ибрагима я пешка, я ему даром не нужен. Так что видишь, Риточка, вышел я сухим из воды, – он рассмеялся.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросила девушка.
Ей совсем не казалось, что Кудрявцев счастлив. Симптомы нервного срыва налицо, и смех его истерично трещал. В таком состоянии от него можно было ожидать чего угодно. Рита встала поближе к калитке.
– Глаза у тебя добрые, – пояснил доктор, – я в них сразу влюбился, как только тебя встретил. Бабы – они какие? Гулящие, алчные. А ты не такая, ты – ангел, Риточка. Ты меня поймешь. Я жить по-новому хочу, честно жить. Как батя мой мечтал. Я ж не конченый человек, верно? Мне деньги эти, машины на хрен не надо! Лишь бы от грязи отмыться. Я готов в больнице нашей, до пенсии, на одну зарплату!
По щеке Кудрявцева скатилась слеза.
– Ну что ты, – разжалобившаяся Рита забыла про калитку, – кто же тебе мешает?
– Она! – Кудрявцев ткнул пальцем в плиту. – Бандиты меня отпустили, а она не отпускает.
– Да кто же?
– Могила моя.
Рита захлопала ресницами: «О чем он, черт подери?»
– Как Фан умер, она мне каждую ночь снится. Старухи снятся, костлявые, на птиц похожие. Я на шкуре медвежьей лежу, голый, а они меня моют, губкой тело протирают. Волосы гребнями чешут. И могила разрытая рядом. Лицо мое на фотографии улыбается, но улыбка не моя, от ушей до ушей, и зубов в ней с полсотни. Омывальщицы меня к яме тащат, кидают в нее. На одеяло из опарышей. И комья земли сверху сыплются, а я задыхаюсь…
Кудрявцев зачесал ногтями щеку. На его лбу выступили капли пота.
– Кошмар! – воскликнула Рита, ежась.
– Настоящие кошмары на этой неделе начались. Теперь у могилы Фан стоит, мертвый, утопленный. Тело разбухло, пропорции поменяло. Кожа в трупных пятнах, в дырках, потому что его рыбы и пиявки ели. Водоросли с рук свисают. А живот у него огромный и шевелится.
Доктор пригубил из фляги. Спирт потек по подбородку, залил ворот рубашки.
– Кошмары, вызванные стрессом, – это нормально, – робко сказала Рита.
От жутких историй Кудрявцева ее пробрало холодом; она вспомнила, где находится, что внизу, под ногами, лежат мертвые люди. Тлен, скелеты с пустыми глазницами…
