Фан был высоким, под два метра, мужчиной средних лет. Статным, плечистым, с аристократическими чертами лица. Такой мог сыграть в кино белогвардейского офицера, пекущегося о судьбе России. Надо лишь поменять костюм от Версаче на царский мундир и пригладить копну волос цвета воронова крыла.
Бежевое пальто главаря выделялось светлым пятном на фоне черноземья. Ярослав изгваздал ботинки в февральской слякоти, а на туфлях Фана не было ни единой грязной капли. Точно он парил над землей.
Источаемая этим человеком власть ощущалась физически. Разбой, любивший поболтать о биополе и прочих ненаучных вещах, утверждал, что рядом с боссом вянут комнатные растения. И Ярослав, пригвожденный к земле холодными зрачками Фана, готов был ему поверить.
Доктор поздоровался скороговоркой. Фан ответил фирменной белозубой улыбкой. Казалось, улыбаться шире невозможно. При этом глаза сверлили собеседника с энтомологическим интересом.
Ярослава посетила неприятная мысль, что зубов у авторитета гораздо больше, чем тридцать два. Одних моляров штук двадцать.
– Ну, здравствуй, именинник. – Фан обнял хирурга. От него пахло мускусом, сандалом и смертью.
– Очень рад, – вымолвил Ярослав, – вы хотели поговорить?
– Поговорить? – Кожа натянулась на щеках Фана сильнее. Он напомнил Ярославу доктора Ливси из советского мультфильма «Остров сокровищ». – Кто же говорит в день рождения? В день рождения подарки дарят!
– Подарки? – глупо заморгал врач и прикусил язык, чтобы не добавить «на кладбище?»
Разбой подмигнул ему из-за оградки: мол, а ты боялся!
Фан взмахнул руками, как дирижер, и бандиты запели:
Happy Birthday to you,
Happy Birthday to you,
Happy Birthday, dear доктор,
Happy Birthday to you.
Едва стихло над кладбищем последнее «ю», Фан торжественно сорвал с «подарка» атласную упаковку, и колени Ярослава подкосились.
Красно-серая плита из зернистого гранита словно прыгнула на доктора. Он узнал снимок в овальной рамке. Фотографию позаимствовали со стенда в хирургическом отделении. Имя и отчество, фамилия, слово «доктор», взятое в кавычки, как бандитская кликуха.
Фан славился специфическим чувством юмора. И он был определенно доволен реакцией именинника.
– Красивая, да?
Ярослав опустился на скамейку. Свежая краска чавкнула под задницей.
– Это что?
– Твоя могила. Будущая. А что? Нынче земля кладбищенская на вес золота. Про памятники я вообще молчу. Люди часто бронируют себе территорию… загодя. Вот я и решил, отчего хорошему человеку не подсобить? Как тебе, кстати, место? Ольха вон, пихты… А фото как, подходит?
«Тварь, – подумал Ярослав, – не поленился холмик насыпать, чтоб как настоящая могилка была. Спасибо, что сорокоуст в церкви не заказал».
– Здорово, – выдавил он.
– Ты, доктор, живи до ста, – проворковал Фан, – но помни, что за тебя друзья похлопотали. А умрешь, внуки даты жизни выбьют, и будешь отдыхать как на перине. Ты, часом, не суеверный?
Ярослав покачал головой. Он не был ни суеверным, ни религиозным, но массивная плита с его именем на шершавой поверхности пробудила доселе дремлющую разновидность страха. Того, что возникает при виде шевелящихся мертвецов или хоронящихся в темноте бесплотных фигур.
– Вот и славно, – подвел итог Фан. – Ну ты посиди здесь, пообвыкни. На кладбище разум светлеет.
У калитки его, Ярослава, могилы Фан повернулся:
– Давно собирался спросить. Что происходит с заживо похороненными людьми? Долго они там, внизу, живут?
Доктору потребовалось время, чтобы понять смысл вопроса.
– Без кислорода – пять-шесть часов.
– Мало, – с сожалением сказал Фан, – а что дальше? Что происходит с трупом?
– Гниет…
– Ну, это ясно! Как?
– Ферменты, которые переваривали пищу, начинают переваривать ткани тела. Труп пожирает самого себя. Бактерии едят разорванные ткани кишечника. Вредный газ освобождается, раздувает тело, от этого глаза выпучиваются из орбит…
Ярослав проговаривал заученный когда-то текст, с усилием шевеля языком в пересохшем рту.
– Надо же, – Фан мечтательно хмыкнул. – Ладно! Проголодался я с вами! Поеду, выпью за твое здоровье.
Он взобрался в «ленд крузер», не испачкав туфель. Джип зачавкал по тропинке.
Ярослав вздрогнул, когда Костя положил ему на плечо руку.
– Да уж, Ярик. Переборщил наш Фан.
Ярослав как зачарованный изучал надгробие.
– Зато теперь, – философски рассудил Разбой, – ты можешь посрать на собственной могиле. Да хоть сексом заняться, если чиксу сговорчивую найдешь.
Риту осенило: ну конечно!
Ночное кладбище, надгробие с фотографией Кудрявцева, сам Кудрявцев, смахивающий в оранжевом свете фар на призрака…
Ее разыграли! Обвели вокруг пальца как маленькую. Что-то вроде запоздалого посвящения в медики. В их училище часто подшучивали над первокурсниками.
– Я тебя расколола. – Она уперла кулаки в бока и сердито смотрела на доктора. – Плита – муляж, так? И кто еще прячется в темноте? Тася тоже здесь?
– Никого здесь нет, – раздраженно произнес Кудрявцев, и в его руках появилась фляжка. Он открутил пробку, плеснул немного жидкости на холм и выпил, поморщившись. – Спирт. Будешь?
– Да за кого ты меня принимаешь? – обозлилась Рита.
– Булгакова не читала, что ли? Эх, молодежь! – Он сел на скамейку, показывая, что не представляет для девушки угрозы.
Рита перемещала взгляд с живого доктора на его могильное фото. Любопытство пересилило страх.
– Ты объяснишь мне, что происходит?
– Надгробие настоящее, – сказал Кудрявцев, – а могила – пустышка. Подарок бандитов. Предупреждение, чтоб я рот на замке держал. Слышала про Фана?
Рита кивнула.
– Его придумка.
Медсестра с ужасом подумала о мире, в котором люди дарят друг другу могилы.
– Так ты правда связан с Фаном?
– Фуртак наболтала, да? – Кудрявцев вытер тыльной стороной ладони мокрую усмешку. – Был связан. Больше нет.
Он с минуту таращился на могилу, потом тихо проговорил:
– Умер Фан. На дне затопленного карьера лежит. Шестую неделю.
Шесть недель назад Ярославу позвонил Разбой, и в голосе его звучали истерические нотки:
– Скорее! Приезжай на дачу! С инструментами!
Часы показывали два ночи. Ярослав стиснул зубы и стал одеваться.
До жилища Фана он добрался за двадцать минут. Шикарная вилла в греческом стиле замыкала ряд коттеджей. За ней стелились терриконовые холмы, вплоть до кратера гранитного карьера. Карьер затопили в девяностом, на радость окрестным детям. Рыба в нем завелась сама по себе, и раки. Ярослав был уверен, что Фан подкармливает жителей водоема особым кормом.
