Всю смену ей предстоит возвращаться домой в темноте и одиночестве.
«Это временно», – подбодрила она себя и пошла к пятиэтажкам. Каблучки громко застучали по асфальту. Словно азбука Морзе, призывающая случайных маньяков познакомиться с беззащитной жертвой.
«А тот Емельянинов, консультант из отдела электроники, не так плох», – подумала Инна, опасливо косясь на обрамляющую аллеи сирень. В воздухе пахло цветами и мочой.
Вдалеке залаяли собаки, чьи одичавшие стаи были бичом провинции. Из окон выплеснулись аккорды бытовой ссоры.
– Придушу, сука! – сказал невидимый голос кому-то, а потом включился Высоцкий. Достаточно громко, чтобы под песню о волках можно было неслышно душить.
Инна ускорила шаг. Впереди замаячила хрущевка, в которой она снимала квартиру. Девушка миновала ряд гаражей-ракушек, доминошный столик и электрическую будку. Пересекла детскую площадку с врытыми в землю автомобильными покрышками. Она никогда не видела здесь детей да и с соседями сталкивалась редко. С работы ее встречал лишь похожий на языческого идола деревянный чебурашка. Но в этот стремящийся к полуночи вечер во дворе было людно.
Инна заметила их издалека. На лавочке у подъезда, освещенные светом из единственного горящего окна, сидели три фигуры. Невероятная массовость для здешних мест.
Тревожные мысли заполнили голову девушки. Вдруг это наркоманы? Вдруг они захотят ее ограбить или изнасиловать? Откликнется ли кто-нибудь, если она начнет кричать? Придут к ней на помощь или безразлично отвернутся к настенному ковру?
«Нужно было купить газовый баллончик, как советовала мама».
Но в следующую секунду от сердца девушки отлегло. Правду говорят, что у страха глаза велики. Никакие это не наркоманы, а всего-навсего три засидевшихся допоздна старухи.
Инна, незадолго до переезда похоронившая бабушку, испытывала к пожилым людям трогательные чувства.
Упрекнув себя в малодушии, она пошла к подъезду.
Раньше девушка не замечала, чтобы на местных лавочках кто-то сидел. Наличие дворовых бабуль вдруг сделало подмосковный городок милее. Более живым, что ли.
До Инны донеслись обрывки беседы:
– А я вам говорю, тлен. Не было там жидкости, как труха все. Берешь, оно ломается, сухенькое. Ни крови, ни лимфы. Только пыль…
Говорившая старушка – Инна хорошо видела всех троих – была грузной женщиной с коротко постриженными волосами и орлиным носом. Одетая не по погоде тепло, в мужской свитер с американским кондором, она обмахивала себя каштановой веткой.
– Чушь! Там брызгало все. А где от газов треснуло, там сочилось. Густо сочилось, с запахом. В ней мотыльки выросли и вылетали потом, жались к полиэтилену изнутри. Красиво…
Возражавшая женщина была маленькой и округлой, в толстых очках с роговой оправой. Она вязала, используя необычайно длинные и неровные спицы. Спицы стучали друг о друга, ковыряя траурно-черную пряжу.
– Добрый вечер! – сказала Инна, поравнявшись с лавочкой.
Маленькая старушка подняла на нее комично увеличенные диоптриями зрачки и дважды моргнула. Не удостоив новую соседку приветствием, она вернулась к вязанию. Старушка в свитере окинула Инну мрачным взглядом и едва слышно фыркнула. Третья же, та, что молча сидела посредине, даже не посмотрела в ее сторону.
Самая худая и, должно быть, самая старая из женщин, третья старуха была одета в дюжину одежек и держала на коленях картонную коробку с семечками. Высушенное временем лицо было опущено вниз, изуродованные артритом пальцы безучастно перебирали содержимое коробки.
Инне стало обидно за то, что с ней не поздоровались, но она вспомнила: это Москва (ну, почти Москва) и здесь свои понятия о вежливости.
Демонстративно повернувшись, она пошла в подъезд.
– Слыхали, опять в метро рвануло, – сказала старуха с кондором.
– Еще бы, – отозвалась старуха со спицами, – тринадцать жертв!
– Четырнадцать. Безруконький в больнице помер.
– Кишки, говорят, на поручнях висели.
– Мясорубка… а террористов не найдут.
– Никогда не найдут.
«Какой ужас», – передернулась всем телом Инна. «Терроризм», слово из телевизора, с переездом в Москву обрело реальные угрожающие формы.
Железные двери подъезда уже закрывались за ней, когда старуха с кондором сказала старухе со спицами:
– Инка.
И та ответила:
– Шалава.
На следующий день про теракт заговорили все: и работники супермаркета, и посетители. Люди взволнованно звонили близким, перешептывались, горестно вопрошали, чем занимаются милиция и правительство. Плазмовые телевизоры в отделе электроники говорили голосом Арины Шараповой:
– Тринадцать человек погибло, около тридцати доставлено в больницы с травмами различной степени тяжести. По предварительным заключениям бомба была оставлена под сиденьем в задней части вагона…
– Когда это произошло? – спросила изумленная Инна у Вовы Емельянинова.
– Полтора часа назад.
– Не может быть!.. Я же вчера об этом слышала…
– Ты что-то путаешь. Наверное, ты слышала о каком-то другом взрыве. Эй, с тобой все в порядке?
– Да-да… – пробормотала девушка, хотя никакого порядка в ее душе не было. И лишь фляга с коньяком, любезно предложенная Емельяниновым, успокоила ее.
Начальство объявило короткий день. Инна вернулась в Подмосковье засветло и занялась домашними делами. Около одиннадцати вечера она решила посмотреть телевизор, о чем немедленно пожалела.
– Мальчик, которому во время сегодняшнего теракта оторвало обе руки, умер в больнице, не приходя в сознание. Таким образом, он стал четырнадцатой жертвой потрясшей мир бойни. Напомним, что…
Инна выключила телевизор и подошла к окну. С высоты четвертого этажа она видела ночной двор, петельки врытых в землю покрышек, деревянного чебурашку. Она открыла окно и посмотрела вниз.
На лавочке сидели три темные фигуры. Бабушки, которые гуляют по ночам.
Грузная старуха обмахивала себя веткой каштана, старуха в очках дергала спицами узлы пряжи, старуха в центре молча перебирала семечки.
«Грымзы», – зло подумала Инна, вспомнив, как вчера ее ни за что обозвали шалавой.
«Облить их, что ли, холодной водой?»
Представив результат такого хулиганства, девушка захихикала. На самом деле она никогда не осмелилась бы на подобный поступок.
– Слыхали, – неожиданно отчетливо произнесла старуха с кондором, – Лешку Талого подрезали.
– А то, – подтвердил чавкающий вставной челюстью голос старухи со спицами. – Дружки же его и подрезали. Восемь ножевых.
– В селезенку, в почки, в печень-печенюшку прямо…
