Все, кроме долговязого, рассмеялись, а садистка Сонька польщенно улыбнулась, как будто ей сделали комплимент.
– Нарванный, старшие говорили, что Батура постоянно вспоминал ту девку, которая в лагерь к лесникам сама пошла и почти всех их одна перебила; даже найти хотел ее. Если это все-таки она, Батуре может не понравиться то, что ты собираешься делать с нею.
Нарванный задумался, потом неприветливо посмотрел на долговязого:
– Ладно, ведем в отряд. Пусть старшие посылают гонца к Батуре, сообщат, что к чему. А он пусть решает. Заодно и тебя проверим, Плинтус.
– Чего меня проверять? Я ж уже проверенный.
– А вдруг ты только для конспирации свою мать горбатую да брата одноногого завалил, чтоб только к нам в отряд попасть? А на самом деле ты – республиканский диверсант и хочешь ночью выпустить этих троих, чтоб нас всех перерезали спящими. Сонька, забери-ка у него арбалет, пусть посидит вместе с диверсантами до прихода Батуры. Если окажется, что ты соврал – тебе кирдык, понял?
10
Третьи сутки они сидели в клетке. Вчетвером: Вера, Саха, Паха и долговязый Алесь, которого местные называли Плинтусом. В клетке был смонтирован велогенератор, и они по очереди должны были крутить педали, чтобы давать освещение Тракторному. Подача энергии с электростанции прекратилась уже несколько дней назад, поэтому единственным источником электричества на Партизанской были ноги узников в нескольких клетках, расставленных по станции. Саха и Паха не пускали Веру на велосипед, и поэтому педали крутили они втроем с Алесем. Вера для вида воспротивилась решению братьев, но в действительности была этому только рада: ей все чаще хотелось прилечь и отдохнуть, любые движения для нее становились мучением, и кручение упругих педалей только забрало бы у нее и без того тающие на глазах силы.
Сначала Алесь сторонился пришлых, пытаясь доказать тем, кто был по ту сторону решетчатых стен, отсутствие у него с чужаками чего бы то ни было общего. Но долгое время бесцельного сидения взаперти разговорило и его. Родился и вырос он на Партизанской, смутно помнит события, связанные с нашествием лесников, приходом убров. Помнит, как в такой же клетке сидела смешная грязная тетка, которую они, дети Партизанской, драли палками. А потом эту тетку куда-то прогнала девушка-убр, сама переодевшись в одежду лесничихи.
После изгнания лесников и ухода спецназа на Партизанской потекла вялая полуголодная жизнь, которую беспрерывно старался расшевелить чахоточный администратор Батура. Но как только у него начинало получаться, обязательно что-то случалось, чтобы этот неожиданный подъем оптимизма молодого администратора разрушить. То увеличивался налог, что сводило на нет все последние успехи поселения; то для каких-то нужд Республики в Центр забирали ценного специалиста, от которого зависел новый проект; а последняя война с диггерами вообще обескровила Партизанскую, призвав на саперные работы почти всех толковых мужиков в поселении. Даже смерть от его уже многолетней болезни избегала администратора. И крутилось все в его жизни по спирали, каждый виток которой углублялся все ниже в толщу отчаяния и ненависти к Республике. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, явилось решение Центра демонтировать несколько элементов дренажных систем вблизи Партизанской для их переноса в Центр и укрепления водоотвода в Улье. Впрочем, преподносилось все это Инспекторатом, наоборот, как ремонтные работы дренажной системы. Но Батура, заподозрив неладное, упоил до полусмерти квартировавшего в их поселении инженера, и тот проболтался о действительных планах Инспектората. Батура первое время убеждал себя в том, что, может быть, это всего лишь пьяный бред, пока вода не стала подыматься. А с нею на станцию полезла всякая гадость, заживо пожирающая людей.
Именно тогда у Батуры и возникло окончательное решение при первой возможности отделиться от Республики. Общаясь с администраторами иных поселений, особенно Партизанского крыла, он понял, что их посещают порою те же мысли. Для того чтобы восток Автозаводской ветки взорвало новое партизанское восстание, достаточно было чиркнуть спичкой.
Когда пришел депутат, возвестивший о смерти Советника и о том, что произошло в Центре, Батура понял, что его час пробил. Глашатаи из числа заранее подобранных и подготовленных людей быстро пробежались по партизанским поселениям и возвестили о независимости Партизан от Республики и наборе в Гвардию Освобождения. К этому времени на производящих лен восточных станциях Московской ветки было поднято восстание, на подавление которого выдвинулась созданная генералом Дайнеко АСМ. Лучшего момента, чтобы нанести умирающей Республике удар в сердце, трудно было подобрать.
Но Батура столкнулся с другой проблемой – кроме десятка надежных людей, никто не хотел вступать в Гвардию Освобождения. Погорланить на митингах, выпить сто грамм за Партизанскую конфедерацию – это пожалуйста, а вот идти умирать отупевшей меркантильной массе партизан отнюдь не хотелось, и за исключением самых отмороженных, в войско Батуры никто не шел. Поворачивать назад было уже поздно – восстание, пусть и такое хлипкое, уже поднято, и он стал изменником Республики. Батура отнюдь не боялся смерти. Его страшило лишь, что его ненависть может быть не утолена, и он не мог позволить, чтобы Республика поставила ему ногу на грудь и подвергла его, сына легендарного Кирилла Батуры, позорной казни. Ничто так не консолидирует и не пробуждает ото сна отупевший народ, как выявление внешнего и внутреннего врага. С внешним все понятно – АСМ с генералом во главе, но они находились слишком далеко. Был нужен враг внутренний. И Батура принял, как ему казалось, мудрое решение – назначить врагом независимых Партизан тех, от кого все равно мало пользы или один только вред, тех, кто раскалывает и без того рассыпающееся на куски общество. Здесь Батура позаимствовал кое-что из новых веяний так ненавидимой им Республики: мутанты, инвалиды, мулаты, а также все, чья польза обществу была незначительна, были объявлены врагами создаваемого Красного Братства – так Батура назвал новое образование. А каждый, кто заявил отказ от призыва в ГО, признавался изменником Братства и подлежал расстрелу на месте.
Неизвестно, поддерживал ли Батура кровожадные порывы своих подчиненных, но многие из вчерашних полеводов стали жестокими убийцами. Наделенные властью решать, кому жить, а кому умирать, они упивались ею, превосходя в ретивости по уничтожению «выродков» даже подручных генерала Дайнеко. Ими же была придумана полуритуальная процедура «очищения», при которой член семьи, в которой жили неполноценные, также считался неполноценным до тех пор, пока не «очистится», то есть своими руками не убьет тех, кто позорит его род. Поэтому Алесю пришлось на виду у всех застрелить из арбалета свою мать, которую нелегкая крестьянская жизнь сделала сутулой, и брата, который потерял ногу при нападении хищников во время вылазки на картофельное поле. Он, быть может, на это и не решился бы, если бы брат и мать сами не просили их расстрелять: их судьба и так была предрешена, а у Алеся был шанс выжить.
Все, кто остался в живых на Партизанской после «очищения», были оттуда выселены – Батура объявил опротивевшее ему поселение закрытым. Почти все жители Партизанской стали гвардейцами Батуриного войска. На время войны им не нужен дом, а после победы они найдут себе жилище получше – в уютных бункерах Улья.
