Вопрос: Дайте показания о проводимой лично вами преступной работе.
Ответ: При ведении следствия я взял тогда себе группу поляков, проходивших по разработке «Польский костел». Из этого агентурного дела было видно, что под руководством ксендза католической церкви много лет существует националистическая группа, которая под флагом костела объединяет польский антисоветский элемент.
В протоколах допроса, составленных мною исходя из материалов агентурного дела, я фиксировал показания арестованных, исходя из собственного усмотрения, игнорируя их действительные показания, и добивался подписи протоколов всяческими путями.
— А какими путями они добивались, естественно, не сообщали.
Этот разговор с Геворкяном происходил уже через неделю.
Геворкян часто бывал в музее. Наверху что-то сдвинулось: пришел новый мэр, заинтересовался польским делом, зашевелился областной Минкульт. Музей репрессий, существовавший на общественных началах, решили поддержать и укрупнить, передав часть фондов из Плюшиного музея, включая архивы…
Геворкян уже не шутил над Плюшиной бледностью, да и сама Плюша выглядела лучше — чувствовала. Приоделась немного на мамусины «колдовские» заработки, губки подрисовала. В жизни у нее за ту неделю наметились некоторые перемены, но о них она пока даже мамусе не говорила.
Она встретила Евграфа.
Он сидел, маленький и пьяный, на лавочке недалеко от их подъезда и курил.
Плюша прошла мимо, вся в своих музейных мыслях.
— Мне нравится, что вы больны не мной, — окликнул ее хрипловатый голос.
Евграф стоял, чуть шатаясь, и улыбался; щетина рыжела на солнце.
Шел он с трудом — Плюша почти тащила его на себе.
— Как медсестра с поля боя, — шутил, медленно произнося слова. Хорошо, что все такой же тоненький, только чуть потертый и несвежий.
— Я тут сталкером, людей на поле вожу…
Плюша с неожиданной для себя решительностью остановила машину, запустила Евграфа назад и сама села туда же. Их ноги прижались, у Плюши пересохло во рту, а мысли заскользили туда-сюда, как снегоочистители по стеклу. Ехать оказалось недалеко, Плюша расплатилась, помогла Евграфу вылезти и подвела к подъезду. Стала глухим, официальным голосом прощаться. Он сжал ей руку повыше локтя: «Не дури, Круковская. Я живу один».
Снова заерзали снегоочистители: бежать, бежать, бежать…
В коридоре с третьей попытки поймал ее губы своими, стало больно и невкусно.
…Потом почти сразу же уснул.
Плюша села, сжала холодные голые ноги и стала разглядывать одеяло, которым они укрывались, старую тахту и саму комнату. Комната была в сталинском доме, с высоким потолком. Плюша брезгливо ступала по холодному полу; упала и покатилась бутылка. Поехала вниз бас-гитара, Плюша успела ее поймать.
Долго ползала в поисках запропастившихся колготок.
В ванной висела газовая колонка, как в прежнем их доме. Зажечь ее Плюша побоялась, пришлось обходиться холодной. Вытерлась каким-то сомнительным полотенцем. А колготки нашлись на зеркале.
Евграф спал. Плюша вышла на кухню, села на табуретку и задумалась.
Желание ее исполнилось, но как-то криво: без неторопливой, красивой увертюры.
Она вдруг увидела себя со стороны: с толстыми, давно не бритыми ногами, в колготках с зацепками, с мокрым, недовытертым животом.
Выбежал таракан, пробежав по столу, скрылся за банкой.
Евграф все еще спал, скинув одеяло на пол и согнув ногу, на которой темнел носок. Плюша подняла одеяло, сделала пару условно отряхивающих движений и накрыла им Евграфа. Осторожно, стараясь не вызывать скрежета пружин, легла рядом. Евграф открыл глаза и поглядел на нее напряженным взглядом. Потом, видимо, вспомнил, глаза прикрылись, нос мирно засопел. Плюша еще несколько раз меняла расположение, прижимаясь к Евграфу то одним, то другим бочком, чтобы согреться. Согревшись, заснула и зачмокала губами.
— День добрый, пан Адам!
— День добрый, пани Эва!
— Как протекают труды ваши? Не потребна ли помощь?
— Благодарю вас, добрая пани, с помощью Пана Бога, справляюсь. А как наскучит, прохлаждаюсь вот в этом ручье. Вот уже и виноград собран, даже не придумаю, что с такой прорвой винограда делать. Видно, придется опять излишки скармливать волкам. Хорошо еще, непривередливые, и виноград, и смоквы — всё сероухие сметают. Но не буду жаловаться, справляюсь своими силами. Да и у вас, видно, своих трудов хватает.
— Труды мне эти в радость: собираю цветы с холмов и кормлю ими своих любимцев. Вот, набрала сегодня утром лилий и угощала ими львов…
— Разве они едят лилии? Я думал, они лакомятся только распустившимися розами…
— Едят и лилии, пресветлый пан. Хотя розы, как я приметила, им больше по вкусу.
— И незатейливые ромашки, милая моя супруга, думаю, они согласились бы отведать из ваших рук… Но скажите, что за неизвестный плод вижу я в них?
— Ах да, пан Адам, я как раз спешила сюда, чтобы показать вам его. Едва вы покинули на заре нашу поляну, где мы с вами всю ночь любовались звездами и пели вместе с хором цикад и кузнечиков, ко мне приблизился змей. Вам эта достойная тварь, разумеется, известна: он часто посещает нас и развлекает, обвиваясь своим гибким телом вкруг наших членов и лаская их своим язычком.
— Да, а иногда он является, держа в устах своих какой-нибудь плод, добытый в отдаленных садах; хотя я и уверял его, что мы можем иметь всякие плоды сами…
— Но все же это очень любезно с его стороны; змей проявляет такую нежную заботу о нас. Вот и этот раз он, по его словам, решил попотчевать нас редким лакомством.
— Что же вы не съели его? Плод так приятен на вид.
— Я… Милый пан, супруг мой, я несколько смутилась. Ибо когда я взяла его в правую руку, мне вдруг явилось некое виденье.
— Виденье? Это забавно.
— Поверьте, было оно, скорее, странным. По виду этот колеблющийся в воздухе образ напоминал обезьяну, но не был так мил и забавен, как она. Шерсть росла у него лишь на голове и лице и еще немного в других местах, но совсем негустая, и всюду виднелась голая кожа, как у свиньи. У этого существа была пара рук и ног, похожих на обезьяньи, но не такие гибкие; самым же странным был взгляд: глаза его глядели на меня в упор, как никто в нашем саду никогда не глядит…
— Что же вы замолкли, пани Эва? Рассказывайте дальше.
— Я, право, не знаю, как сказать… Существо это чем-то напоминало вас, пан Адам. Нет, у него не было ваших сияющих крыльев, вашей силы и красоты. Но… А потом я вдруг увидела, как это странное существо стало изменяться. Шерсть на голове становилась белой, а затем стала выпадать, кожа желтела и покрывалась морщинами, как кожура вянущего яблока; спина согнулась, руки стали мелко трястись. Затем со странной тварью произошла еще одна перемена: вдруг упала, словно споткнувшись, и осталась неподвижной. Рот приоткрылся, все члены покрылись пятнами, все телесные покровы стали исчезать, оголяя скрытые под ними серые предметы, вроде голых ветвей дерева…
