Имя Голембовского Плюша уже слышала и старалась слушать внимательно. Но от пирожка и какао страшно хотелось спать. В голове плавали картины, как она выходит замуж за Карла Семеновича. А Катажина, с глазами, полными слез и зависти, накрывает им на стол. Плюше становится ее жалко, и она обнимает ее и гладит…
Они вышли из пирожковой.
— Ваше произведение я ношу с собой, — пошарив в портфеле, Геворкян достал мятую Плюшину салфетку.
— История — сложная и запутанная штука, — добавил, когда они проходили коммерческие ларьки.
Шли они под Плюшиным зонтиком: все еще капало. Зонт держал он. Потом остановился у одного киоска, купил себе новый. Теперь они шли раздельно: он под своим, она под своим. Плюша начала прощаться: да, она будет снова ходить в архив. Она просто болела!
«Мне нравится, что вы больны не мной…» Плюша глядит, как Геворкян переходит дорогу. Его зонтик слегка подпрыгивает, потом исчезает среди других. «Мне нравится, что я больна не вами…»
Плюша думает следующее: Геворкяна она, конечно, на свадьбу позовет. К тому времени они помирятся с Карлом Семеновичем. Она приложит к этому все усилия.
Боже, как смеялась над этим Натали. Как хохотала, когда Плюша ей рассказывала. Натали была, правда, уже подогретой: на столе стоял вермут. А в таком состоянии Натали становилась смешливой и мягкой.
Дело было в квартире Натали, после ремонта. Все сверкало чистотой и удобством.
Устав от смеха, Натали легла на диван.
— Плесни-ка, — протянула фужер.
Плюша засомневалась. Может, достаточно? Она старалась немного сдерживать подругу… Натали продолжала тянуть руку с фужером, помотала им.
Плюша попыталась добавить строгости в голосе:
— Завтра плохо будет.
— А само это «завтра» — будет? — зевнула Натали.
Плюша взяла бутылку, потянулась за фужером, но Натали выпустила его раньше…
— Ну вот, — вздохнула Плюша, — теперь осколки собирать…
Натали деловито матюгнулась и слезла с дивана:
— Стой там… Сейчас соберу, говорю!
Протопала на кухню, вернулась с тазиком. Плюша отошла подальше.
— Так в итоге, — говорила Натали, собирая осколки, — ты его решила окрутить, я не понимаю?
Плюша обошла Натали и забралась на диван. Диван был большим и еще теплым после Натали.
Ничего она не решала. Просто хотелось…
Натали поняла по-своему:
— Ну да. Всем по молодому делу хотелось… — Она уже почти собрала с пола все стекло. Подняла голову. — Только он же старик уже был?
Да, он был старик. И старел все стремительнее: почти не вставал. Пару раз Плюша кормила его с ложечки.
Иногда она ловила на себе взгляды Катажины.
Готовила Катажина все еще очень вкусно. Плюша хотела потренироваться с кулинарией дома, чтобы тоже блеснуть, но все не получалось. Возвращалась из архива выжатая, сил хватало только на ужин и на поругаться с мамусей. Мамуся считала, что Плюша должна пойти куда-то работать: деньги, которые давал Геворкян, казались ей подозрительными.
— Да и мало… — добавляла мамуся.
Плюша уходила в свою комнату и хлопала дверью.
Сама мамуся тоже была как бы безработной; их кабэ тихо умерло, народ разбрелся кто в челноки, кто в «Гербалайф». Мамуся тоже куда-то ездила и чем-то занималась; куда и чем, Плюша, занятая своей сложной жизнью, не интересовалась.
Сложная была осень.
Приближалось самое холодное и враждебное Плюше время года. Гардероб, как всегда, был застигнут врасплох: не оказалось подходящих сапог. Плюша ходила в старых и страдала.
Плюша ездила в архив, погружаясь во все новые польские биографии и переломанные жизни; архивные работницы уже привыкли к ней и поили чаем.
Геворкян развелся, чем немного растревожил Плюшино воображение, но скоро женился на какой-то журналистке, и любопытство само собой погасло. Как мужчина он Плюше и не особо нравился: какой-то слишком толстый, деятельный, выбритый. Часто теперь выступал по местному телевидению — на улице, когда они шли с Плюшей, его узнавали. А вскоре уехал в Германию на конференцию; Плюша только вздохнула. Германия, Дрезденская галерея…
Мамуся покрасилась и сделала «химию». Один раз, вернувшись раньше обычного, Плюша обнаружила в квартире постороннего мужчину и мамусю в халате-кимоно, который она не надевала уже сто лет. Такого Плюша от нее не ожидала. Больше, правда, этот товарищ не появлялся. К весне мамусины кудельки снова поседели и распрямились и сама мамуся стала прежней, заботливой и печальной. Плюша успокоилась.
Она решила сообщить Карлу Семеновичу о своем знакомстве с Геворкяном. Только про архив пока не говорить. Карл Семенович выслушал и ничего не сказал.
Другой раз она сказала, к слову пришлось, что Геворкян сожалеет о той… о том… (Плюша не сразу подобрала слово) …о том инциденте. И готов принести извинения. И снова Карл Семенович рассеянно промолчал.
Плюша сходила с мамусей на вещевой рынок, купила себе сапоги и несколько дней чувствовала себя человеком. Пошла в этих сапогах к Карлу Семеновичу.
Дверь открыла Катажина и заслонила собой вход:
— Карл Семенович спит после укола, — сообщила свистящим шепотом.
Плюша удивилась.
— И еще я хотела сказать, что Карл Семенович не переносит звука падающих книг. А вы уже два раза роняли у него книги!
Плюша поглядела на закрывающуюся дверь и стала медленно спускаться. Постояла под кариатидами.
Когда она роняла книги второй раз, она не помнила. Первый помнила, второй — нет.
Подвернувшийся троллейбус довез ее до музея.
Там она и осталась. Экскурсоводом. Написала заявление, ей определили зарплату… стыдно даже вспоминать какую.
Ты же этого хотела, сказала она вечером мамусе.
Мамуся молча чистила картошку и пускала ее в кастрюлю с водой.
Вопрос: Расскажите подробно, где и при каких обстоятельствах вы перешли границу.
Ответ: 13 октября 1931 года вечером я вышел из дома с целью перейти границу СССР. До границы было километров семь. Ночью я свободно перешел ее и был задержан часовым у заставы, куда я шел. На другой день был допрошен в комендатуре и был направлен в погранотряд.
Вопрос: Цель вашей нелегальной поездки в СССР?
Ответ: О СССР я знал мало, и я ехал, чтоб там жить и работать.
Вопрос: На допросе после вашего задержания вы ответили, что перешли границу с целью уклонения от службы в польской армии. Почему вы даете противоречивые показания?
Ответ: Я не мог помнить дословно причину перехода, которую я указал на первом допросе, так как с того времени прошло шесть лет.
