«А дальше?»
«А дальше ничего. Виктор Баум никогда больше не бывал за границей. Он пошёл в армию, так решила семья. И пришёл из неё, как здесь говорят, уже совсем другим человеком. Замкнутым, молчаливым… Про таких говорят: немного того. Может, к бабке съездить, спрашивала мать, как в детстве? Помнишь, мы тебя возили к бабушке? Чёрной такой; видно, умерла уже давно, но есть же и другие. Но взрослого человека к бабке не затянешь. Да ещё вчерашнего солдата.
Он доучился, пошёл работать на завод, переводчиком. Женился, но жена его бросила. Детей не было, к счастью. В выходные он ездил на дачу, под Колодищами. И что-то там всё писал. Писал и никому не показывал. Однажды его нашли мёртвым на этой даче, рядом с пустым пакетом дешёвого вина. Двоюродная сестра, когда они с мужем чистили чердак после его смерти, нашла там кучу всякой писанины. И всё от руки. Да на иностранных языках. А ещё там были перья. Бумага и перья, старые тетради и шизоидные, страшные, бессмысленные тексты, прочитать которые нормальному человеку не под силу. И всё о Европе, той, которую он придумал, чтобы не сойти с ума. О Европе, вычитанной им из старых книг. Но кому интересна чья-то графомания. И его сестра с мужем сожгли всё это однажды поздней осенью, за домом, все эти исписанные бумажки, вместе со старыми лохмотьями…»
«А потом?»
«Ну, потом началась война».
«И всё-таки… Какой-то же след остался. Можно было бы поговорить с его сестрой? Не верю, что она не заглядывала в его бумаги. Нам нужна его сестра, слышишь? Пока не поздно. Ведь можно найти её адрес».
«Она тоже умерла».
«А муж сестры?»
«Умер».
«Может быть, соседи…»
Скима сжал письмо в ладонях.
Собака лает. Караван идёт. Какой к чёрту караван? Что я такое бормочу?
«Надо найти детей сестры. Так бывает. Всё сожгли, а одна тетрадь чудом уцелела…»
«Умерли».
«Может, у него были друзья? Или… Или хотя бы собака? У него была собака?»
«Все умерли, Скима».
Терезиус Скима смотрел на сложенный вчетверо лист бумаги и не мог отвести от него взгляд. Впервые в жизни он чувствовал бессилие. Ему вдруг отчаянно захотелось погладить кота. А лучше двух. И, наверное, выпить. В одиночестве, в пустой берлинской квартире, в окружении знакомых, как спящие лица, вещей.
«Разве ты ещё не понял, Скима?» — Он подошёл к столу и положил руку ему на плечо.
За окном сгущалась синяя тьма, хоть в Минске было всего пять часов вечера. Внизу, под чёрными торжественными елями, скрипел снег — кто-то выгуливал там собаку, и насторожённую тишину разрывал яростный лай.
«Воттебезагестернин, — сказал Скима. — Тогда его ещё не изобрели. Самое лучшее обезболивающее».
«Только в 2054-м откроют, что воттебезагестернин в сочетании с алкоголем даёт побочный эффект, — негромко отозвался его гид. — Навязчивые слуховые галлюцинации. Человечество сожрёт миллиарды этих маленьких жёлтых таблеток, пока их наконец не запретят. В миллионах голов вдруг наступит тишина».
«Но мы этого не застали, да? — Скима щёлкнул электрическим чайником. — Собаки. Он их слышал. Не мог не слышать. Вот чёрт, как же здесь всё-таки холодно. Как в могиле».
«Скима!»
«Что?»
«Разве ты не видишь?»
Чайник молчал. Да и не чайник это был уже — а просто какой-то предмет, гладкий и голый, как камень. Комната понемногу начинала терять форму. Вот уже и дивана в ней не было, вместо него только полоска света — но и она рассыпается, оставляя на полу лишь четыре бессмысленные ножки. Он обхватил голову руками, и вот уже в комнате остался один лишь холодный туман, и было не разобрать, откуда звучит голос.
«Нам нужно возвращаться, Скима. Горничная уже выключила свет в коридоре и поехала домой. На рецепции Бюхман задремал перед компьютером и смотрит свои красные сны. Пчёлы и розы, Скима. Мулатка уже стоит на берегу океана. Тебе завтра рано вставать на работу. Коты внимательно следят за тем, как на мониторе прыгают чёрно-белые тени. В берлинском небе кто-то протёр луну специальным средством и теперь она горит, горит, как новая. Где-то капает вода. Телефон в твоём офисе зазвонит в одиннадцать пятнадцать. Мужской голос недовольно прохрюкает, что в их отеле сегодня ночью случилась неприятная история…»
Терезиус Скима подошёл к уплывающему, но ещё сохранявшему очертания зеркалу. На его подбородке начала пробиваться щетина. Коты уже объелись сухим кормом. Что же. Он прав.
Они вышли в коридор, полный шумных людей и героических картин, неизвестно почему развешенных на стенах. Наверное, в честь какой-то их давней победы.
«Не туда!» — крикнула со смехом какая-то женщина, заставив Терезиуса Скиму оглянуться, но нет, она не им кричала, а кому-то за их спинами. Она вообще их не видела. Ведь никакого Скимы здесь не было. Только картины и пальмы. Пальмы и двери. Двери и люди. Зима за окнами и гудящие лампы над человеческими головами — такими беспокойными, словно и правда: живыми.
Молча ожидая лифт, они с гидом чуть было не взялись за руки, но посмотрели друг на друга — и передумали.
2016–2018
Париж — Висбю — Минск — Киев — Бероун — Прага — Кощеличи — Берлин
Бальбута. Грамматика и словарь
ВАРИАНТ КАШТАНКИ
Под редакцией Натали фон Штайнфрессер
ДЕСЯТЬ НЕСЛОЖНЫХ И ОКОНЧАТЕЛЬНЫХ ПРАВИЛ ЯЗЫКА БАЛЬБУТА.
Правило первое
Все существительные в единственном числе имеют окончание — uta.
При склонении — utima.
На u в этих окончаниях всегда падает ударение. В других словах — всегда на предпоследний слог.
Примеры: o balbuta. Это язык. Говори на бальбуте! Balbu balbutima!
Правило второе
Во множественном числе существительные имеют окончание — utika.
При склонении они приобретают окончание — utikama.
На u в этих окончаниях всегда падает ударение.
Примеры: o sutika. Это люди. Balbuta sutikama. Язык людей.
Правило третье
Все глаголы имеют окончание — uzu и не спрягаются.
Императив образуется отсечением — uzu.
Примеры: suta kusuzu. Человек ест. Suta kusuzu trudutima. Человек ест камень. Kusu du! Ешь давай!
Правило четвертое
Все прилагательные имеют окончание — oje.
Причастия и наречия: — oju.
Прилагательные не склоняются.
Примеры: truduta trudoje. Камень твёрд. Trudoju kusuzu trudutima. Трудно есть камень.
Правило пятое
Прошедшее время глагола образуется при помощи частицы bim.
