– «Скорая» уже едет.
– Спасибо, – услышала Имоджен свой далекий голос. Она словно находилась между явью и сном. Нет, только не сон. Сон – это конец.
– Говори, говори как можно дольше. Если замолчишь, то наверняка умрешь. Оставайся со мной, даже если очень больно. Тебя ведь зовут Имоджен, да?
– Да, Имоджен.
Она подумала о матери: та воспримет ее смерть как личное оскорбление. Ясно представила, как на похоронах мать будет принимать соболезнования и повторять: «Я ее предупреждала, что этим все закончится».
– Знаешь, что до Шекспира этого имени вообще не существовало?
– Нет, не знаю, – пробормотала она, стараясь сосредоточиться на тихом голосе и на необходимости ответа.
– Это лишь ошибка, наборщики должны были напечатать имя Инноджен.
– Откуда ты знаешь?
– Люблю читать. Долгое время книги оставались моими единственными друзьями.
– Как тебе удалось вырваться?
– Расскажу, если объяснишь, зачем сама себя подстрелила.
– Приятель говорил, что получить пулю в это место – большая удача. Только не предупредил, что будет ужасно больно. – Имоджен пообещала себе, что, если выберется, непременно хорошенько двинет Танни в плечо.
– Я не об этом.
– До перевода сюда… расследовала дело… на меня напали, пырнули ножом и оставили умирать… Думала, что не выживу… – Боль прожигала насквозь, и Имоджен держалась из последних сил. – Не смогла бы вынести такое еще раз… пообещала себе, что никогда… о боже, не понимаю, как ты смог все стерпеть. – Она заплакала. – С тех пор ни единой ночи не спала нормально, а ведь по сравнению с твоими пытками это пустяки.
Имоджен вспомнила фотографии из музея и захотела хоть как-то утешить его. Если бы он был ее сыном, она смогла бы о нем позаботиться. Узнав, что беременна, она расстроилась, но когда в живот воткнули нож, готова была отдать все на свете за едва возникшую и жестоко погубленную жизнь.
– Почти не помню, как убежал. Сознание отказывается хранить подробности. Дед дал ключ от кандалов, в которых меня держали, и немного денег, – пояснил Себастьян. – Побег я обставил с театральной пышностью. Они бросили меня на несколько часов, решив, что я потерял сознание, но на самом деле я просто притворился. Тело перестало реагировать на раздражители, и обмануть их не составило труда. В музеях всегда полно сухого старья. Я нашел у деда на столе зажигалку, поднес к диараме из папье-маше, и та вспыхнула, как свечка. Официальная версия свелась к неисправности электропроводки, но на самом деле пожар устроил я. Дед щедро заплатил пожарному инспектору, и дело замяли.
– А погибшего мальчика ты знал?
– Да. Мы с ним дружили, из-за этого и попались.
– Видел, как его убивали? – прошептала Имоджен, с трудом ворочая губами.
Возникло странное ощущение падения. Она ждала удара, но удара все не было, а падение продолжалось. Наверное, так приходит смерть.
– Ты прорвешься, честное слово, только не засыпай. Отличный выстрел, навылет. Главная опасность ранения заключается в инфекции от застрявшей пули. А у тебя этого нет. Держись, не сдавайся.
– Не могу. – Имоджен снова заплакала.
– Просто старайся разговаривать со мной, я не дам тебе умереть.
– Хорошо. – Она всхлипнула.
Послышались сирены «Скорой помощи» и полиции.
– Тебе надо бежать. Если поймают…
– Нет, я тебя не оставлю.
– Пожалуйста, иди. Обещаю не умереть. Даю слово.
Имоджен не смогла спасти своего ребенка, спасти тех мальчиков, которых пытали лютые звери, и сейчас всей душой хотела избавить страдальца от тюрьмы. Он осторожно отстранился, снял с колен ее голову. Крепко сжал руку и… да, она могла бы поклясться… быстро поцеловал в лоб. Открылось окно, и Имоджен Грей осталась в доме одна.
– Вы меня слышите? Как вас зовут? – донесся издалека голос врача «Скорой помощи».
– Имоджен, как у Шекспира. – Она тихо засмеялась.
Рулевая стойка впилась в живот; текла моча и остановить ее не хватало воли. Впрочем, после всего сказанного и сделанного эта проблема казалась самой мелкой. Во рту было одновременно и сухо, и влажно, на зубах что-то отвратительно скрипело. Сначала показалось, что сами зубы, но потом выяснилось, что это ветровое стекло, от удара о дерево разлетевшееся на мелкие куски. Металлическая влага во рту скорее всего была кровью от множества порезов крохотными осколками.
Эдриан все еще не пришел в себя. Воспоминания о последних мгновениях медленно пробивались на поверхность сознания. Возле лица равнодушно покачивалась ветка, чувствовался влажный запах коры. Моррис неподвижно распростерся на капоте машины. Точнее, мертвое тело Морриса.
Эдриан беспомощно вскрикнул и заплакал, не в силах сдержать отчаяние. Гибель начальника означала, что теперь он никогда не найдет Тома. С самого начала существовала реальная угроза, что мальчика больше нет на свете, что Моррис убил его и все это время бессовестно лгал. А если Том жив, то как его найти? Как хотя бы выбраться из расплющенного автомобиля? Соленый вкус слез смешался с металлическим вкусом крови. Голова закружилась, подступила тошнота. Эдриан нащупал замо́к и отстегнул ремень безопасности. Ног не чувствовал, зато видел на полу свет телефона и слышал звонок. Знал, что звонит Андреа, но даже если бы смог дотянуться и произнести несколько внятных слов, не придумал бы, что сказать. Сил хватило только на то, чтобы выплюнуть стекло изо рта. Отодвинуться от руля не получилось. В глазах потемнело, и наступила ночь.
Эдриан ощутил чье-то осторожное прикосновение. Услышал отвратительный скрежет и грохот железа: «челюсти жизни» разорвали машину пополам и освободили ему путь. Тело отказывалось подчиняться сильным рукам, пытавшимся переложить его на жесткие носилки, мышцы самопроизвольно сокращались, сопротивляясь освобождению. Эдриан точно знал, что, как только очнется, потеря Тома нахлынет невыносимой болью, а потому стремился как можно дольше остаться во тьме, балансируя на грани жизни и смерти, где время вечно и неподвижно. Врач призывал его вернуться, однако Эдриан отказывался подчиниться. Хотелось закричать, чтобы его оставили в покое, позволив тихо умереть. И все же каждое мучительное дыхание возвращало к действительности, не позволяя укрыться в покореженном теле и больном сознании.
– Детектив Майлз, вы меня слышите?
Слова звучали все ближе, четче. Эдриан застонал.
– Детекив Майлз, у вас сломаны ребра и серьезно ранена голова. Больше никаких нарушений нет, так что все в порядке.
Отлично. Все в порядке. Ничего не значащие слова, которые люди швыряют направо и налево. Будет ли когда-нибудь все в порядке? Пока боль терзала и тело, и душу.
– Гарри, – едва слышно пробормотал Эдриан сквозь кислородную маску.
Врач склонился, вопросительно повторил имя и сочувственно произнес:
