Перес развернулся к нему, нахмурился:
– И меня это должно утешить?
Ученый попятился на пару шагов и придал лицу соответствующее выражение.
Перес пошел по коридору дальше, а эти двое шли за ним по пятам, совещаясь между собой и обмениваясь взглядами, словно пара школьников, собирающаяся устроить набег на спальный корпус девчонок. Перес кипел от злости.
Происходило много куда более важных вещей. Неужели они совсем забыли о целях? О смысле всей операции?
«Спасите меня от ученых! Они не могут избавить станцию от насекомых, но всегда находят время, чтобы тратить рабочие часы и деньги на индивида, способного подвергнуть угрозе весь проект».
Наконец он остановился перед запертой дверью. Ввел код по памяти, подождал, пока компьютер его переварит и предложит ему анализатор дыхания. Перес выдохнул в раструб. Анализатор не только распознавал специфические молекулы дыхания для установления личности с разрешением на вход, но и не допускал внутрь любого, даже с разрешением, если человек находился под воздействием наркотиков или алкоголя – то, чего анализ сетчатки глаза определить не мог.
С раздражением он понял, что два доктора все еще бубнят у него за спиной. Несмотря на его недовольство, казалось, что их это забавляет, будто они знают, что он им уступит – даже если и ненадолго. Он чуть покачал головой, когда двери наконец раскрылись, чтобы пропустить их во внутреннюю область для наблюдений. В маленькой каморке было темно и неестественно тихо. Мужчины тоже затихли, словно само это место требовало покоя. Два полностью снаряженных солдата стояли наготове по бокам широкого окна для наблюдений. Генерал не обратил на солдат внимания, и не отдал им команду «вольно». До тех пор, пока они несут вахту на этом посту, никакого «вольно». Не здесь.
Перес подошел к окну. Он всмотрелся в другую комнату, еще более темную, и подождал, пока глаза привыкнут к сумраку.
– Суть такова, – наконец-то тихо сказал докторам он. – Она косо на меня посмотрит, и я ее усыплю. На Номер Восемь я смотрю как на побочный продукт.
Его раздражало, что он уступил так много – генерал знал, что парочка воспримет это как свою победу. Но только потому, что они его не понимали, не понимали образа его мыслей. Не имело значения, как долго Рипли прожила на борту его корабля – если она перейдет черту, никакие мольбы ее фан-клуба ее не спасут. Он сделает – уже сделал – все необходимое, чтобы этот проект стал успешным. И он не намерен позволить женщине это изменить.
Перес сузил глаза, заметив, как в другой комнате что-то двигается в тени. Он коротко улыбнулся.
– Эта девочка здесь – деньги.
«О, Рипли, если бы ты сейчас видела свою малышку».
Тени в комнате шевельнулись, двинулись, повернулись к ним, приблизились к стеклу.
– Когда она созреет для производства? – спросил Перес ученых.
– Через несколько дней, – ответил Рэн таким же тихим голосом, как у генерала. – Может, меньше. – Его голос стал еще тише: – Нам будет нужен груз…
– Он уже в пути, – резко сказал Перес, раздраженный тем, что доктор упомянул об этом перед солдатами. У него вообще мозгов нет? Он вообще понимает, что значит «засекречено»?
Он прищурился, стараясь разглядеть в темной комнате подлинную награду за все их труды.
«Вот. Вот она! Да, вот моя девочка!»
Словно кошмарная тень, Regina horriblis – королева чужих – вышла на свет, чтобы ее можно было увидеть.
Тайком, она снова испытала темницу на прочность, но та была надежной и не поддавалась. Тут была чужая обстановка неестественной гладкости, и одна из стен была прозрачной, позволяя ей смотреть наружу. Но все, что она видела, так это другую, точно такую же комнату. Там, по ту сторону прозрачной преграды, всегда находилось два человека со своими причиняющими боль устройствами. Они никогда не издавали звуков, никогда не оборачивались, чтобы на нее посмотреть, просто стояли. Через равные промежутки времени, которые она могла отмерить, их сменяли два других человека, но все они были такими одинаковыми, что она не могла отличить их друг от друга. Она не могла их учуять сквозь прозрачный материал, хотя определенные запахи до нее доносились через систему вентиляции.
Теперь три человека стояли у прозрачного барьера и смотрели на нее. Двоих она узнала – они присутствовали при ее странном рождении. Каким-то образом она чувствовала, что они за него ответственны – и за то, что сейчас она в плену.
Она снова изучила и проверила камеру на прочность, но никто из троих этого не заметил, не сообразил, чем она занята, хотя находились всего в шаге от нее. Не заметили и два охранника, стоящие к ней спиной. Они были тупыми, эти люди. Тупыми, мягкими и медленными. Но они могли строить эффективные приспособления – приспособления, которые обеспечивали им преимущества, несмотря на тупость, мягкость и медлительность. Вроде того, что удерживало ее сейчас. Оно было удобным и более прочным, чем казалось. Помещенная внутрь, она уже не смогла выйти. Пока она была заперта внутри, они могли перемещать ее по своему желанию, отвезти ее куда угодно, делать с ней все, что хотят.
А все, что могла она – это ждать. И ждать у нее получалось хорошо. Как она подозревала – куда лучше, чем у этих людей.
Один из людей говорил что-то другим. Было похоже, что единственным их занятием было стоять, смотреть на нее и разговаривать. Она их не понимала, но опять же, ей это было и не нужно. Она знала, что колония с ними уже сталкивалась. Были победы, были и поражения. Победы будут снова. Она может ждать. Ждать у нее получалось хорошо, даже если сейчас ей было скучно до смерти.
Имя на одеянии одного из наблюдателей гласило: «Перес». У двух других – «Гэдиман» и «Рэн». Знак над механизмом, открывающим дверь, в которую они вошли: «ПРЕЖДЕ, ЧЕМ ДВЕРЬ ОТКРОЕТСЯ, НУЖНО ВЫЗВАТЬ ДЕЖУРНОГО ОХРАННИКА». То же самое повторялось еще на шести других языках, и она могла все это прочесть. Она не задавалась вопросом, почему умеет это – не больше, чем гадала над тем, как дышать, думать, или убивать. Она просто все это делала.
Люди продолжали разговаривать.
Она задумалась, были ли их кости такими же хрупкими, как у того человека, что извлек ее из носителя. Она гадала, была ли их кровь такой же теплой, как у ее носителя, такой же сладкой, и текла ли она так же свободно, если их разорвать на части. Эти мысли отвлекли ее от скуки.
Скоро придет время для воспроизводства. Этот крошечный, чужой отсек будет слишком маленьким, чтобы вместить ее великолепный яйцеклад, слишком маленьким, чтобы вместить богатство ее выводка. Слишком маленьким, слишком холодным, слишком враждебным.
Она тосковала по влажному теплу яслей. По силе и поддержке себе подобных. Ее тяготило одиночество ее исключительной индивидуальности. И неистовое стремление к воспроизводству – скоро будет достаточно воинов, чтобы защитить ее, и чтобы построить идеальные ясли. И эти люди, эти жалкие, мягкие люди, станут пищей для ее молодняка и носителями нового выводка. Так и будет.
