В отделении недавно закончили ремонт. Теперь оно мало напоминало больницу, скорее, гостиницу: в коридоре дымчато-бежевый таркет
[2], цветы в напольных вазах, акварели на стенах, шторы. Только запах остался больничным, тревожным. Вдруг вспомнилась мама, ее последние минуты, виноватые умоляющие глаза, прозрачные руки, быстро-быстро перебирающие серый больничный пододеяльник, хриплые, с паузами слова:
«Дочушенька, прости, что так получилось, я старалась, что могла — делала, а поставить тебя на ноги так и не успела. Как ты будешь одна? Старайся, учись, проживи лучше меня, проживи за меня, я так ничего и не увидела, кроме работы. Ничего, главное, что ты у меня есть, красавица и умница. Все у тебя будет. Бабе Вере скажи, чтобы…» — вздохнула судорожно и не успела закончить. Смотрела на дочь и уже не видела, взгляд шел сквозь, лицо разглаживалось, молодело. Мила потом долго и мучительно пыталась вспомнить именно эти минуты и слова, но их все время забивали в памяти резкий запах мочи и фекалий и голос санитарки: «Отмучилась. А что пахнет, так это фиктер расслабился, у покойников всегда и моча, и кал сразу отходят. Ничего, помоем». И свой истерический нелепый смех и крик: «Фиктер! Как вы говорите — фиктер?! Надо говорить — сфинктер!»
А сейчас почему-то всплыли ярко и четко, до спазма в горле, и мамины глаза, и руки, и ее слова, словно она умерла сейчас, здесь, за дверью… «Господи, да что со мной такое сегодня? Что за реакция! С ума сойти. Нужно собраться…» — Жемчужникова застегнула жакет, механически одернула его, как перед выступлением, и постучала в дверь кабинета заведующего отделением.
Олег Михайлович Польский, лет 50-ти, маленький, подвижный, активно лысеющий, в меру ироничный, заведовал отделением десятый год. Как он говорил: «Имею букет достоинств и веник недостатков». Но он был Врачом, врачом от Бога, по рождению, по характеру, по поведению, по интеллекту, по способностям и возможностям. Его жизнь проходила в отделении, для отделения, в интересах отделения и при этом в жесточайшей борьбе: Польский-врач боролся с Польским-администратором. Борьба шла с переменным успехом: полчаса назад Польский-администратор распорядился выписать безнадежную пенсионерку умирать дома, при сыне-алкоголике, а сейчас Польский-врач правдами и неправдами пытался устроить ее в хоспис вне очереди. Друзья и знакомые шутили, что он, в отличие от подавляющего большинства, постоянно использует личные отношения в служебных целях.
Две недели назад Жемчужникову лично привел на консультацию к Польскому заведующий областным здравотделом Алексей Николаевич Ксенофонтов:
— Посмотри, Олег Михайлович, мою половину. Что-то киснет, вянет, огонек пропал, под ребром побаливает — видно, что-то с желудком…
Польский хорошо знал жену Ксенофонтова, шумную и претенциозную 50-летнюю блондинку, и удивился. Потом вспомнил слухи о его скандальной связи с Жемчужниковой, промолчал. Сам Польский развелся, как он шутил, «триста лет тому назад». С бывшей женой в небольшом все-таки городе не встретился ни разу после развода. Женщин любил, восхищался стройными ножками или красивыми глазами, терпением или непредсказуемостью, женственностью или упорством — словом, в каждой находил черту, которой оправдывал преувеличенные комплименты. Ни одна из связей не длилась долго: партнерши чувствовали, что могут занять в его жизни только «последнее место в последнем ряду» и уходили сами, к большому облегчению Олега Михайловича.
Жемчужникова Олегу Михайловичу не понравилась. Он вообще не любил протекций, нервничал под начальственным контролем, раздражался от непрофессиональных указаний. Любимая фраза деда-хирурга «В болезни и смерти все равны» давно была не актуальна, но Польский всегда ощущал ее основой своей профессии.
Жемчужникова же вела себя так, как будто, проходя обследование, делала большое одолжение лично Польскому: кратко и скупо отвечала на вопросы, не напрягалась в воспоминаниях о травмах и детских болезнях, явно подчеркивая, что считает все это чепухой для придания важности процессу. Она иронически поднимала брови, выполняя назначения, дергала отказами и претензиями персонал, а предложение очистить кишечник перед процедурой восприняла с таким изумленно-брезгливым выражением лица, что Польский разозлился и подчеркнуто напомнил медсестре, что клизм должно быть минимум две.
Объективно тревожными были уже первые результаты анализов, но Польский, соблюдая план обследования, не хотел делать никаких преждевременных выводов. Сейчас последним фрагментом в картину болезни лег результат лапароскопии. Диагноз был клинически однозначным, как в учебнике по онкологии: рак поджелудочной железы 4-й степени с множественными метастазами в жизненно важные органы и лимфосистему. Обсеменение метастазами поверхности всей брюшины, расположение и размер основной опухоли исключали оперативное вмешательство. Метастазы в средостений вели к самой болезненной форме заболевания: в сосредоточии всех нервных узлов боль от давления разрастающихся опухолей нельзя будет купировать ничем.
«Боже мой, 40 лет, красавица, умница. Откуда? Ведь это не за один месяц. Она что, не бывала у врача вообще? А гинеколог? Она же интеллигентная женщина, ухоженная, явно следит за собой. Это невозможно, у нее уже должны быть сильные боли. Что сказать? Как сказать? Сказать, что диагноз неясен, есть определенные сложности и предложить повторное обследование в институте онкологии? Еще оттянуть все на месяц, когда она уже не сможет двигаться, и сразу уложить в стационар, а потом в хоспис? Или сказать родным? Или только Ксенофонтову?» — мысли мелькали, решение не приходило.
За годы работы, как ни изменялась по этим вопросам позиция официальной медицины, Польский осознал и убедился, что каждый больной в любом состоянии имеет право знать правду — кощунственно тешить умирающего надеждами на выздоровление. И вот ситуация, одна из немногих, когда сказать эту самую правду язык не поворачивается.
Несколько часов назад, еще до его последнего звонка Жемчужниковой, была надежда, что комплексной химиотерапией, если начать ее буквально сегодня, удастся затормозить процесс. Однокашник Польского из института онкологии очень убедительно рекомендовал курс нового препарата в разных сочетаниях. Польский, поколебавшись, позвонил другому сокурснику, который заведовал отделением в Москве, на Каширке
[3], отправил результаты Жемчужниковой и сейчас в который раз перечитывал ответ на мониторе компьютера:
«Олежка! Ты на докторскую пошел? Будешь дамочку использовать вместо подопытного кролика? На тебя не похоже. Ты же видишь — ее уже нет, только остатки тела. Какая химия? Препарат используется неофициально, только подан на сертификацию. Эти новаторы просто имеют процент от реализации, если ты не понял. Здесь один выход: пусть перейдет на жесткие наркотики (найдет, если захочет) и уйдет из-за передозировки, зато под хорошим кайфом. Если надо изобразить лечение — дай витамины. Ты когда к нам? Сколько еще будешь радеть за провинциальных старушек? Я, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, через месяц перехожу замом главного. Подумай всерьез, время уходит, через пару лет предлагать не буду. На Рождество хочу с Мариной на зимнюю рыбалку к вам, примешь? Лобзаю. Костя».
