Младшим здесь было хуже всех. Днем, на глазах воспитателей, все было как полагается: послушные дети занимались развивающими играми по возрастным группам, изредка ссорились (как без конфликтов в семье?), готовили уроки, посещали кружки по интересам. Довольные образцовым порядком спонсоры любили навещать этот детдом, запоминали самых успешных, устраивали праздники и привозили подарки.
Когда вечером наступало личное время и два дежурных воспитателя, убедившись, что все спокойно, занимались своими делами, детдом начинал жить в реальности, созданной старшими воспитанниками. Главным был Саша Извольский, красивый 9-классник, отличник, садист и психопат. Он был намного главнее директора детдома. Ему нужно было подчиняться беспрекословно. Сказал облизать унитаз — значит, лучше облизать, все равно заставят. Ослушавшихся не били, они просто пропадали куда-то ночью, а утром дежурный сообщал директору, что воспитанник (воспитанница) ушел в «бега». Однажды ночью Света сама видела, как Тому, ее соседку, которая отказалась сосать у Извольского его мужской краник, двое старших завернули в простыню и унесли куда-то, зажимая рот. А утром на линейке объявили, что Тома убежала. Светлана молча дрожала от страха: вдруг кто-то видел, что она не спала. Этот страх поселился в ней прочно и надолго, лишал сна, в темноте спальни все время чудилось, что пришли за ней. Позже она сообразила, что нужно подружиться со старшими любым путем, это гарантия безопасности. И она первая на глазах заинтересовавшегося Извольского, сама, без указаний, ударила кулаком Лилю Генешеву, с которой дружила, когда та отказалась отдать Петьке-Репе подаренный ей накануне набор красок. Краски все равно забрали, Лилю предупредили, чтобы не смела жаловаться, а Свету, еще совсем малявку, единственную из младших, допустили в «команду» Извольского. Она научилась драться кулаками, ногами, бить головой в лицо, тыкать пальцами в глаза, ногтями рвать уши противника. В вечерних драках в подвале, которые так любили устраивать и смотреть старшие, она побеждала почти всегда, даже мальчишек старше себя, хоть ей было всего десять, потому что единственная из детей твердо усвоила и прочувствовала: если не ты, то тебя… Ей многое было противно, но, стиснув зубы, она не просто молчала, но и участвовала, потому что хотела выжить.
Жемчужникова, наконец, получила возможность посмотреть мир. Первой и самой лучшей ее поездкой была экскурсия во Францию «Замки Луары».
Пленительная и светлая французская весна была изысканным фоном для ограненных веками стен Блуа. Поздняя готика сквозь столетия так органично слилась с итальянским ренессансом и барокко, что замок, огромный, разноплановый, издали казался изящной миниатюрой. Ажурные винтовые лестницы Да Винчи, казалось, созданные из облаков, а не из камня, парили в воздухе. Роскошные и строгие покои хранили память о Медичи и Гизах, Гастоне Орлеанском и Бурбонах. В этих стенах оживала история, ее можно было коснуться и ощутить.
Строгая простота башен Анжера была особенно величественной в обрамлении бушующих красками, геометрически выверенных цветников и газонов. Неожиданное единство стен, выстоявших тысячу лет, и ярко-озорных петуний, красующихся всего несколько недель, удивляло и запоминалось, как и французское чудо — 144-метровое полотно «Апокалипсиса».
Потом были роскошные сады Вилландри; карамельно-розовый Кло-Люсе, где была создана Мона Лиза; самый древний и самый скромный Ланжэ, хранящий память о своем первом хозяине — Ричарде Львиное сердце; изящный и романтичный Сомюр, скрывающий в себе одну из самых страшных тюрем средневековой Франции; огромный и величественный Шамбор, памятник любви Франциска I; по-домашнему уютный Шато-де-Рео. Громкие имена, величие и трагедии, смерть и любовь, победы и поражения — десять столетий хранили память и время для каждого следующего поколения камни крепостных стен. Душа переполнилась.
И в часовне замка Амбуаз в почтительном молчании у останков великого Да Винчи пришло осознание единства времени и жизни, когда нет разделения на нации и страны, отрезки истории и заслуги, а есть общая человеческая жизнь во времени, частица которой — каждый.
6. Иванова Светлана Ивановна в возрасте 11 лет передана в патронатную семью Щербак по договору (информация из архива Яснопольского детского дома для детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей).
Все кончилось! Ее берут на патронирование! Пусть в семье еще двое приемных, она все будет делать, стараться, только бы не возвращаться сюда!
…Они были чем-то похожи, супруги Щербак: голубоглазые, румяные, добродушные, оба одного роста, с круглыми животиками. Радостно встретили Светлану, домой шли, держа ее за руки. Ей было немножко неловко, не маленькая уже, но, чувствуя тепло надежных взрослых ладоней, рук она не выдернула. Знала, что за окнами детдома — завистливые взгляды оставшихся.
Дом был старый, маленький, всего две небольших, но очень чистеньких комнаты и кухня, она же прихожая. Одну комнату занимают тетя Аня и дядя Витя, в другой разместились Таня и Лера, а теперь будет жить и Светлана. Девочки были в школе. Как поняла Светлана, спали они на большом раскладном диване вместе, ей же между дверью и печкой поставили кресло-кровать.
Тетя Аня работала проводником на железной дороге, по графику — три дня через три, дядя Витя — кладовщиком на базе. Семье должны были скоро выделить большую 4-комнатную квартиру.
В будке у крыльца вилял хвостом огромный лохматый Дик, в сарае жили куры и два поросенка, в кухне на печке развалился и недовольно приоткрыл зеленый глаз серый пушистый кот.
Вернулись из школы Таня и Лера (Таня училась в 7-м классе, Лера — в 8-м в той же школе, что и Света), познакомились, сели обедать. Светлана попробовала необыкновенно вкусный густой борщ («В печке готовлю, потому такой наваристый, кушай, не стесняйся», — ласково улыбнулась тетя Аня), вспомнила, как все вместе обедали дома, когда отец возвращался из рейса, и… заплакала. Все засуетились, тетя Аня крепко прижала ее к себе и гладила по голове, пока Светлана не успокоилась. И было еще два дня счастья, до субботы, пока тетя Аня была дома. Она уехала рано утром и должна была вернуться во вторник. Девочки разбудили Свету, тащили с собой в школу, но она решила идти в понедельник, все равно уже пропустила три дня, и отказалась. Сквозь дремоту слышала, как они ушли, как дядя Витя чем-то стучал во дворе, нужно было вставать, но было так уютно в чистой постели у теплой печки, что она снова уснула.
Пробуждение было страшным. Как она, полусонная, худенькая 11-летняя девочка могла справиться с грузным 40-летним распаленным похотью педофилом? Она пыталась высвободить руки, ударить его головой, укусить жесткую ладонь, зажимающую рот, но чудовищная боль нахлынула на нее изнутри и погасила сознание.
Очнулась через несколько часов от того, что Лера хлопала ее по щекам: «Очнись, ну очнись же ты!» Рядом стояла и плакала Таня. Болело все тело, попыталась сесть, боль с новой силой вспыхнула внизу, в животе. Она застонала и опять потеряла сознание. Второй раз очнулась, когда за окнами уже было темно. Таня и Лера сидели за столом, о чем-то тихо говорили. Она попросила воды. Таня подхватилась, принесла попить.
