— Этот дом — мой. Я его строю. Все строители мне лучшие друзья. А вы — вообще. Я всех вас люблю и уважаю. Я теперь столько всего знаю про строительство, что перейду к вам в бригаду. Весной. Досижу зиму адвокатом, потом пойду. На зиму вас тоже нужно посадить. Адвокатами. Чтобы не удрали! — и закончила как на митинге: — Это стройка открыла мне новые горизонты. И еще откроет. Ура!
Придя в себя в воскресенье к обеду, взялась за подсчеты. Взысканные по искам суммы штрафов уже удешевили стоимость строительства в два раза. Это тоже был профессиональный успех.
* * *
Следующим летом дом был закончен. Он был пуст и гулок пока. Дубовый паркет ласкал босые ступни, розовато-желтые двери из ясеня предупредительно открывались при приближении, ступени пологой лестницы парили и возносили на второй этаж. Августовский ветер приносил с террасы в кабинет через распахнутое французское окно запах травы и, притворяясь январским, гудел в девственно-чистой каминной трубе.
Впереди ждало упоительное для каждой женщины созидание: выбор мебели, штор, ковров, цветов и растений, посуды, постельного и столового белья, ваз, статуэток и еще тысячи других, незаметных, но необходимых мелочей, которые наполнят дом и сделают его уютным и неповторимым.
Людмила смотрела с террасы, как рабочие внизу закончили стричь газон и собирают инструменты, прислушивалась к себе и ощущала, что работа, гонка, азарт, трудности, движение к цели, которыми два года эта стройка заполняла ее жизнь до отказа, закончились. И неизвестно, вытеснит ли обустройство дома возвращающуюся опустошенность…
* * *
Жемчужникова проснулась только вечером, почувствовала себя отдохнувшей. Ничего не болело. Голова была ясной. Мысль об одном оставшемся месяце разместилась в сознании. Паника и отчаяние аккуратно спрятаны в том самом сером защитном баллоне внутри.
В доме было тихо и прохладно. Щелкнула пультом — включила отопление. Стала под контрастный душ. Привычные утренние действия — но другие вечером… Запах лаванды скользнул мимо не радуя. Полотенце не приласкало кожу. Крем не освежил, а размазался по лицу липкой пленкой.
Она завернулась в махровый халат, набросила капюшон и прошла в кабинет. Часы пробили восемь. Она спала три часа. Из широкого французского окна видны были дорожка в темном саду, подсвеченная снизу боковыми фонарями, подстриженный ряд туй, лента зеленой изгороди, маскирующая внешнюю ограду, отсюда казалась черной. Вдруг подумала, что все эти годы она никогда не боялась оставаться одна, хотя посадки по сторонам практически изолировали ее от соседей. И вспомнилось, с какой радостью она лет 10 назад осознала, что этот дом будет местом ее жизни и смерти. Это было так смешно сейчас, что она почти улыбнулась.
Включила компьютер (монитор с преданным ожиданием уставился голубыми глазами — такой была заставка), но не села к столу, а опустилась в кресло-качалку у пустого камина. Захотелось живого тепла, огня, но спускаться за дровами было лень. Вспомнила об отключенных телефонах — и отогнала эту мысль. Минуты текли. Часы пробили половину девятого. Ей нужно было думать и решить. Простая задача на логическое мышление — что нужно сделать в последний месяц жизни.
* * *
Заведующий консультацией Натан Осипович Люборевич смотрел в наглые зеленые глаза Жемчужниковой и думал, как он был прав, когда не доверял ей с самого начала, и как ошибся, когда несколько лет назад стал считать хорошим адвокатом и приличным человеком. Сейчас эта «звезда» адвокатуры вопреки всем нормам адвокатской этики и здравому смыслу за день до процесса отказывается от защиты отличного денежного клиента в выгодном процессе, бесстыдно врет прямо в глаза про тяжелые личные обстоятельства и требует отпуск с сегодняшнего дня. Как будто он не знает, что эти «тяжелые обстоятельства» — предложение московских хищников?! Разве она не в курсе, что за 5 лет в Москву они утащили из коллегии трех лучших адвокатов, как вампиры, высосали из них все соки и выбросили? Она просто дура! Кто-то должен сказать ей об этом. Но не он. Он должен беречь свои потрясенные нервы. Он еще нужен коллегии и консультации. Пусть берет свой отпуск, но передаст ему защиту Буераки. Скатертью дорога этой выскочке! В консультации спокойнее будет.
Жемчужникова к утру закончила кассационную жалобу осужденного Васькова и сейчас, отдавая ее Леночке в рассылку, отстраненно отметила, что это ее последняя кассационная жалоба. Она с облегчением передала Люборевичу материалы по защите Буераки: за две недели работы с ним перед процессом этот самодовольный жулик надоел ей до судорог мозга. При защите Люборевичем он все-таки получит сверх ожидаемого год-другой. В изолятор вместо нее сходит Семенов, слушание на 11 часов очень кстати отменили, и дело она тоже передала Семенову. Осталось еще что-то. Да, Покатышев не позвонил, видно, проспал на радостях. Ну и пусть. Не станет она его дергать, оформлять доплату гонорара тоже не будет — такой маленький подарок на прощание, пусть вспомнит добрым словом. Компьютер очищен, в письменном столе порядок, ее бумаг не осталось. Прощаю вам мелкие займы, коллеги, но вы об этом не знаете. Все. Почти 20 лет истекли. Меня здесь больше нет.
* * *
Непривычное чувство полного освобождения охватило Жемчужникову на крыльце консультации. Она ничего никому не должна. Она одна. Ничем и никем не связана. Теперь она может все. С ней ничего не может случиться, ничто и нигде ее не держит. Свободное парение. Или свободное падение.
Единственной саднящей царапиной в душе был Ксенофонтов, но и то где-то на самом дальнем краю восприятия. Заменитель любви, иллюзия близости и заботы. Как хорошо, что она не позволила себе пойти дальше.
Ему просто нужно соврать, что нашлись родственники, и она едет к ним знакомиться. Смешно, что этот обман, по сути, правда.
Сейчас и до конца самым важным человеком должен был стать для нее Олег Михайлович Польский. Она со стыдом вспомнила свои барские интонации, дурацкие гримасы, назидательный тон. Но, может быть, он поймет, что ей больше нечем было прикрыть свой страх? Знать бы, где упадешь — соломки подстелила бы.
В сумочке лежал конверт с пятью тысячами долларов. Наверное, достаточная плата за консультации по телефону в любое время суток в течение всего месяца. И за законные рецепты на стимуляторы, чтобы ей хватило сил на месяц, и обезболивающие.
Она поедет увидеть своих дочерей. Им по 23 года сейчас. Не тревожить правдой, просто увидеть. Они могут быть замужем. У них могут быть свои дети… Если останутся силы, она слетает в Сочи, на один день. И если сможет и успеет — вернется домой.
* * *
«Бразгун Анатолий Николаевич в г. Пенза не зарегистрирован». Жемчужникова не могла поверить написанному и успокаивала себя: «Ничего страшного. Вряд ли они переехали из такого дома. Нужно сосредоточиться. Уже тогда он был не молод. Мог умереть. Не знаю имя и отчество его жены — запрос на нее не оформишь. Не знаю, как они назвали дочерей, — запрос на них не оформишь. Должен быть выход! Есть! Списки пациентов родильного отделения в архиве».
