* * *
Воскресным июньским утром она ждала у себя Николая Ивановича, очередного подобранного Татьяной кандидата в мужья. Сдержать матримониальный азарт подруги было невозможно, все время приходилось искать убедительные поводы для расставаний с несостоявшимися женихами, и Людмила прикидывала, может ли сейчас быть таким поводом непунктуальность кавалера: Николай Иванович ей не нравился. Решила, что может, и, повеселевшая, отправилась в гастроном за продуктами на неделю, предвкушая абсолютно свободный день. Обрадовалась она рано: в арку медленно въезжал огромный джип, которым бывший (пока не знающий об этом) потенциальный жених очень гордился. Людмила в легкой панике (хоть бы не заметил!) прыгнула на ступеньку отходящего автобуса, створки сомкнулись, и она с облегчением спросила: «Куда едем?» Молодой улыбчивый водитель произнес в микрофон: «Автобус № 114 следует на конечную остановку «Музейный комплекс “Ясная поляна”» — и, подмигнув Людмиле, спросил без микрофона:
— Ну что, рыжая, рискнешь или выбросить по дороге?
— Рискну! — она подумала, что за столько лет жизни в Туле так и не была в Старом Заказе, на могиле Толстого. Она с детства любила «Холстомера», часто в разные годы перечитывала отрывками «Войну и мир», но осознала личность Толстого, только открыв для себя «Исповедь. В чем моя вера?» и «Критику догматического богословия». Такой новый Толстой оказался для нее значительнее, понятнее и ближе Толстого-писателя. Никогда и ни с кем она не говорила об этом, оберегая возникшее ощущение.
До открытия музея оставалось больше двух часов. Людмила побродила по усадьбе, обошла дворовые службы. От флигеля Кузьминских было хорошо видно, как по Косой поляне ровным рядом двигались косцы. Подумалось, что и при жизни Толстого так же падали под косами тяжелые травы, так же пыхтели шмели на клумбах, и вдруг почудилось, что с балкона усадьбы вот-вот послышится голос Софьи Андреевны, созывающей домашних к завтраку.
В усадебном доме заканчивали уборку. Людмила сунула в руку уборщице тысячную купюру и та тихо заперла за ней входную дверь:
— Выпущу через час. Хватит?
— Хватит. Спасибо Вам. Очень хочется одной посмотреть…
— Понятно. Только не трогай ничего, там на каждом ящике — сигнализация, чуть что — воет на всю усадьбу…
Дом с любовью восстанавливали талантливые люди. Домотканые полосатые дорожки-половики на влажных еще, некрашеных половицах.
В простом книжном шкафу — вразнобой потрепанные корешки томов, на старом, в царапинах бюро — желтоватые листы с заметками и небрежно оставленный карандаш, вот-вот свалится. Круглые очки с подвязанной темными нитками дужкой. Распахнутые окна, кисея парусит на сквозняке. Черный кожаный диван с твердой высокой спинкой (наследник знаменитого?). Прочная, чуть поскрипывающая лестница на второй этаж. С балкона видны разноцветные пятна клумб. Открытый рояль слева у противоположной стены. Небрежная стопка нот на закрытой крышке. Вспомнилось, что Толстой выучился играть после сорока и играл лучше Софьи Андреевны, занимавшейся музыкой всю жизнь. Старинные пожелтевшие чашки выстроились в ряд на зеленой шелковой скатерти. Узкие настенные часы с римскими цифрами чуть слышно мирно тикают в такт движениям маятника. У двери на полукресле оставлено шитье (или вязание), тонкая белая нить сбегает к закатившемуся клубку через подлокотник. В маленькой спальне на двух узких железных кроватях небеленые холстинные покрывала, небольшие подушки в таких же холстинных наволочках с прошвами. В изголовье на гвозде — блуза, поверх — тонкий поясок с истрепавшимися кончиками. На высоком восьмиугольном столике между кроватями — керосиновая лампа из сине-голубого стекла, и внутри виден обожженный кнот.
Дом был полон покоя, основательности, простоты. Она остро почувствовала, что хозяева здесь, но вышли на время, и неловко, неприлично слоняться по комнатам без них. Дом был полон жизни.
По дороге в Старый Заказ, пытаясь разобраться в странном, все еще сохранявшемся впечатлении, она поняла, что по существу у нее никогда не было дома. Общежитие и комната в Саратове, гостиницы, съемные комнаты и квартиры, общежитие в Питере, новая тульская квартира, даже квартира в Балашове, где она прожила 17 лет, всегда были только местом жительства, но не местом жизни. Дом, обустроенный для себя, без учета чужих желаний и мнений, где каждая мелочь будет поддерживать и помогать, дом — личная крепость, без посторонних влияний, живой, меняющийся, дом — принадлежность к главному — к хозяйке. И впервые неожиданно поймала себя на мысли, что хотела бы умереть в таком доме.
И сразу все сложилось и стало происходить в нужное время и в нужном месте. В то же воскресенье вечером она поехала к автослесарю, жившему на окраине города. Пока он проверял двигатель и менял масло, Людмила, прогуливаясь, спустилась по тропинке, повернула направо и на другой стороне озера на пригорке увидела несколько десятков домов в обрамлении крохотных рощиц в пять-десять деревьев. Справа к деревне вела узкая асфальтированная дорога. Антон, автомеханик, объяснил, что место планировалось под жилую застройку, строительство начали, частично подвели коммуникации, разделили на участки, даже хотели включить в городскую черту, но уже года два как все забросили. Многие участки продаются, потому что денег на строительство у народа нет. Деревенька ласково называлась Алешня.
Людмила стала просыпаться по утрам с ожиданием предстоящей удачи. Все шло стремительно. Уже через неделю два смежных участка, опоясанные с трех сторон лентами лесопосадок, были выкуплены и оформлены. Она сидела на пригорке, трогала ладонью теплую от солнца траву и прислушивалась к возникшему внутри ощущению уверенности и покоя. Подумала: «Чувство собственницы», — и впервые улыбнулась сама себе. Это ее место жизни. И смерти.
* * *
Она строила дом. И оказалось, что бутылка дешевого вина иногда решает больше, чем деньги и связи, что близкая подруга, проверенная и надежная, может позавидовать и погубить из-за этого многолетнюю дружбу, что почти любимые мужчины, признанные профессионалы-строители, на деле слабо отличают бетон от цемента.
Процесс был чрезвычайно познавательным не только в сфере строительства. Перед Людмилой открылись такие практические стороны жизни, обозначились такие вопросы и проблемы, что и предположить было невозможно. Иногда ей казалось, что ввязаться в эту авантюру она могла исключительно по наивности. Трудности мужчины, строящего дом, десяти-, двадцатикратно множились для нее, женщины, никогда не сталкивавшейся со стройкой как с процессом. Ей разъясняли и обещали. Она верила и соглашалась. Ее обманывали с доверительно-заботливым выражением лица. Получив решение суда о взыскании ущерба, штрафа, убытков, меняли выражение на оскорбленно-возмущенное. Платили. Делали, как положено. Начинался новый этап, и все повторялось.
Она приучилась все обещания и заверения фиксировать в жестких договорах. Она считала сроки и штрафы, число ее личных исков стало сопоставимым с числом профессиональных. Она почти утонула в специальной литературе и технических нормативах, выплыла и смогла контролировать качество жестче, чем технадзор. Она изменяла детали проекта и оплачивала переделки. До зимы «коробка» была под крышей, коммуникации подведены, окна закрыты щитами, тяжелая входная дверь навешена. Отмечая на крылечке с последней бригадой «отходную до весны», после стакана водки на голодный желудок Людмила произнесла речь:
