Любимая песцовая шубка — подарок Игоря — была продана по дешевке бывшей лучшей подруге Танечке Шестаковой. Она же должна была запаковать все оставшиеся вещи Милы и отправить их в Подольск ближайшим попутным рейсом с отцом-дальнобойщиком, а Анна Викторовна или сама Мила потом забрали бы их в дом Гладышевых, который был недалеко от Подольска.
10-го в понедельник все было готово. И, главное, обменная карта была на руках. До отхода поезда оставалось еще 3 часа, и Мила, блаженно приподняв на подушку отекшие ноги, рассказывала Татьяне и вездесущей Аллочке Патрусевой о своих планах на будущее и возможностях работы над собой, которые ей уже предоставила будущая свекровь.
Ей не нужно было больше экономить, поэтому билет она купила в купейный вагон.
Сутками раньше самолет Игоря Москва — Бостон по расписанию приземлился в международном аэропорту Логан…
По-прежнему ласковая, но чем-то очень озабоченная, даже расстроенная Анна Викторовна привезла Милу в московскую квартиру Гладышевых и не появлялась. 3-й день с утра до вечера злобная Вельветовна бубнила про наволочь
[7], тех, которые разевают рот на чужое богатство, про шлюх, что раздвигают ноги, лишь бы зацепиться в Москве, про гадюк, вползающих в чужие семьи, и при этом так посматривала на Милу, словно говорила о ней. В огромной, богато обставленной квартире было интересно, но душно. Помогать по дому Вельветовна не позволила, даже альбом «Кембридж» на английском, который Мила взяла в книжном шкафу в кабинете, забрала, мол, не было разрешения брать чужие вещи без спроса. Выходить на улицу Мила не решалась, а на балконе было так жарко, что сидеть там можно было только ночью.
Терпеть дольше эту неизвестность она не будет. Оставалось одно: потребовать у старой карги телефон Анны Викторовны.
* * *
Девочка надвигалась на нее своим огромным животом и кричала:
— Вы подлая! Подлая! Вы хуже суки! Та своих щенков не бросает! Это же Ваши внучки! Это дочки Игоря! Я ему все расскажу! Сейчас же! Давайте его телефон немедленно! Я сейчас милицию вызову и покажу им этот паспорт! В тюрьму сядете за подделку документов!
На кухне Вельветовна злорадно прислушивалась к крикам Милы («Во режет девка!») и прикидывала, что хозяйка сделает с ней после таких слов.
— Выкричалась? А теперь послушай, — Анна Викторовна мягко толкнула замолкшую Милу в кресло:
— Ты мать и я мать! Ты своих детей защищаешь, а они ведь и не родились еще, а я своего. Это кажется, что если матери, то на равных. Нет, мы на равных будем, когда ты, девочка, своих через 23 года вырастишь. Тебе никто ничего не должен. Почему я должна о тебе и твоих байстрюках заботиться? Потому что ты под Игорем удовольствие получала? Чем ты тогда думала? Головой или другим местом? — спохватилась и продолжила спокойнее: — Ты мне понравилась, я говорю правду. Игоря ты любишь. Но знаешь, сколько в тебя надо вложить, а главное, сколько тебе работать нужно, чтобы ты стала на человека похожа, на женщину, чтоб могла помочь ему, а не виснуть камнем на шее? Ты думаешь, что тебя Игорь и такой любит? Так он вообще таких много любил и любит, пока других не видел. Вельветовна не даст соврать. Когда там последняя была, а, Вельветовна? — крикнула она в кухню.
— В мае, когда на День Победы приезжал. Две сразу были. Одна утром Виктора Петровича рубашку напялила и потом чуть не сперла.
— Это когда он на следующий день нас с тобой познакомил, — напомнила Анна Викторовна, села в кресло рядом и повернулась к Миле: — Нам жена для сына нужна, а не мать его детей. Поняла разницу? Я свое слово держу и что обещала — выполню. Хочешь вперед и вверх, с Игорем вместе — начинай работать. Это очень тяжелая жизнь, малышам в ней места нет. Я, заметь, на аборте не настаивала. Я не убийца. И родителей им подберем самых лучших. У вас дети будут, но позже. И Игорь с этим согласен. Или рожаешь по чужому паспорту и подписываешь отказные, или вот тебе пятьдесят тысяч и доброго пути. Думай, девочка. До утра. Да, хочу предупредить. Мысли — если будут возникать — об установлении отцовства, экспертизах ты из головы выброси, эти экспертизы очень вредны для здоровья и мам, и детей. Бывает, до летального исхода. Я точно знаю… — Анна Викторовна тяжело поднялась и вышла.
Мир рухнул. «Игорь согласен… У него таких много… И сейчас две были… Летальный исход… Игорь согласен… Значит, он знает и согласился, чтобы я отдала наших детей чужим людям… Согласен. Самому сказать было стыдно. Поэтому и уехал раньше…» — мысли вспыхивали, гасли в надвигающейся темноте. Из кухни доносилось как сквозь вату:
— Как бы не родила до срока от переживаний… Или руки на себя не наложила…
— Да нет, не должна. Но ты лучше останься на ночь, пригляди. А что, действительно, рубашку Вити эта девица надевала? И куда ты ее потом?
— Простирнула да накрахмалила.
— Выброси. Не хватало заразы в доме…
— Вам все выброси… Рубашка-то выходная, воротник с такими кончиками, ну, та, что под бабочку. Небось, дорогая.
— Дорогая. Не дороже денег. А деньги не дороже нас с тобой… Поеду. Утром позвонишь… — мягко стукнула входная дверь.
Вельветовна подошла к застывшей в кресле Миле:
— Ты, девка, давай вставай. Нечего рассиживаться, из пустого в порожнее лить. Пошли, поможешь мне.
— Я не могу. Не трогайте меня.
— Кто ж тебя трогает? Ты сама тут всех вон как тронула. Пошли-пошли. Чайку с лимоном попьем холодненького, перекусим…
— Не могу. Я лучше лягу…
— Ложись… Я тебе вентилятор включу… — Вельветовна не ушла. Присела на край кровати: — Отчаянная ты, это мыслимо, чтобы самой сказать, что она сука? И ничего, проглотила…
— Я не говорила «сука», я сказала «хуже суки». Хуже и есть.
— Хуже, не хуже… Не нам судить, не тебе… Ты сначала того же добейся, а потом суди. У нее сегодня все, а у тебя что?
— Добьюсь, и у меня все будет.
— Дай бог. Я ваш разговор не сильно слушала, но она тебе велела до утра подумать. Думать-то думай, да не сильно. Больше на себя надейся…
— Отчего же? Она обещала, что все у меня будет, буду вся в шоколаде. В Америку поеду к Игорю. Только надо от дочек отказаться и другим людям отдать.
— Как отказаться?! Так они ж Гладышевы, ее внучки! Ну, Анна Викторовна… И язык повернулся… Да, она такая. Если решила — нет ни своих, ни чужих. Но Виктор же — депутат, на хлебном месте, да его газеты с дерьмом смешают, как узнают, что невестка от внучек отказалась…
— Не узнают. Она фальшивый паспорт принесла, чтобы я рожала под чужой фамилией. И Игорь согласен. Скажите, может такое быть?
— Господи, прости-сохрани! Чего ж не может? Может. Ты и сама чувствуешь, так ведь? Игорь с матерью во всем согласен. Особенно в последние годы.
— Почему в последние?
— А она его у бандитов вымолила. Говорят, от калитки через весь двор ползла на коленях. Такое ей было условие. Да еще миллион долларов потом заплатила. Половину картин продали. Его застрелить тогда хотели.
