Короткие рассказы
ВОЗДУШНЫЙ БОЙ
— Если вы в войну попали в окружение, то не ходите на большую дорогу, а пробирайтесь стягой.
Этот совет деда Каменкова из псковской деревни Ермолово был дельный, стега спасла ему жизнь.
Война давно кончилась, а мы в окружении собственных навязчивых страхов, предрассудков, предубеждений, вчерашних мифов.
Не знаю, как кому, а мне с раннего детства снились бомбардировщики и истребители. Вот самолет начинает падать, подбитый, прямо на тебя, а бежать сил нет. Сон повторялся до тех пор, пока однажды, уже взрослая, я снова не увидела все тот же воздушный бой, и все тот же подбитый самолет стремительно падает вниз, снова прежний ужас, самолет еще маленький на фоне яркого голубого неба, но сейчас он упадет прямо сюда, и вот происходит самое неожиданное: под рукой у меня оказывается старое ведро, из тех, какие обычно стоят на полу возле русской печки, я успеваю подставить его навстречу падающему самолетику, и вот он, этот бомбардировщик, попадает точно, куда надо, безвредно шипит, как головешка, остывая, потому что на дне помойного ведерка, как и полагается у каждой хозяйки, налито немного воды.
Теперь мне всякий раз смешно, когда пилоты бомбардировщиков, бесславно сбитые в чужих горах, топорщат усы, напуская на себя героический вид.
В детстве я внимательно вглядывалась в каждый пролетающий самолет: под Ленинградом, недалеко от нас находился старый, еще с войны, аэродром, небольшие самолеты часто совершали учебные полеты, и я всегда напряженно всматривалась — вдруг этот самолет чужой.
Иногда надпись «СССР» и звезду не сразу можно было увидеть, неужели это самолет без опознавательных знаков, вдруг он сейчас начнет стрелять. Я останавливалась и стояла как столб, и, как ни было страшно, продолжала всматриваться — если враг, то пускай знает, что замечен. Когда же наконец удавалось различить эти самые опознавательные знаки, я махала рукой, вполне уверенная, что он все видит.
Однажды, когда я каталась с горы на лыжах, прилетел самолет, я съезжала, снимала лыжи, взбиралась наверх в валенках по снегу, держа лыжи в руках, и снова съезжала, а самолетик все время кружил надо мной, как голубь мира. Никого кроме нас вокруг не было. Я хвалилась своей смелостью, снова и снова катила с довольно крутой, с очень длинным спуском, горы, а он показывал все свое умение, кувыркался в воздухе и взмывал вверх, никуда не улетал.
Конечно, моя башка была битком набита повестями о настоящем человеке, о Зое и Шуре, о Ваське и его товарищах. Этот свалявшийся клубок из известных книжек засел настолько прочно, что отвадил меня впоследствии от какой бы то ни было литературы о войне. Это нечто вроде волосяного шара, который нередко образуется в желудке телят, если они чрезмерно общительны и тщательно вылизывают шерстку друг другу. Ветеринары знают эту болезнь молодняка.
Этим колтуном я снабдила героиню «Путешествия в Кашгар». Слишком непомерный шар заглотила она.
Мой отец был преподавателем, учил будущих зоотехников и ветеринаров. На фронте был лейтенантом, пехотинцем.
Он рассказывал, как в одном только что освобожденном украинском селе разговорился с крестьянином. Тот сидел на почти готовой добротной крыше собственной хаты:
— Что же вы не рады, что немцев прогнали?
— Рады-то рады — да вот снова в колхоз идти…
Это не укладывалось в голове.
— Да кто это был? Предатель, полицай?
— Обыкновенный крестьянин, его новая крыша была не единственной, попадались даже целые дома, построенные при немцах.
Отец участвовал в знаменитой операции — форсировании Днепра и был ранен.
Ранение не было смертельным. Разрывная пуля ударила в пуговицу гимнастерки, осколки пули попали в грудь. Некоторые из них были извлечены потом в полевом госпитале, и один так и остался в груди на всю жизнь.
Когда отец пришел в себя и подобрался к нашим окопам, на его счастье часовые спали.
Я не пишу «фашисты», потому что, когда отец рассказывал о войне, он всегда говорил «немцы».
В послевоенных концертах по радио, в разгуле музыки социалистического лагеря, среди всех этих чардашей, краковяков, венгерок, дойн, чешских полек никогда не звучала немецкая народная музыка.
Простенькая незатейливая мелодия, еще чего доброго на губной гармошке — никакого вечера в окопах — распелись, сейчас вам будет жарко!
Народная музыка пока подождет, послушаем что-нибудь другое, а еще лучше соловьев. Теперь весна. Правда, соловьи у нас здесь какие-то хамоватые, знают всего три-четыре колена. Одно из них попросту иногда срывается на дроздовье квохтанье. Так и хочется их подправить, немного подучить; выставить, например, на подоконник проигрыватель с пластинками звенигородских асов. Интересно, повлияет ли на этих, в десяти километрах от подземного завода, с подозрительными свалками и высоким радиационным фоном; такая тут чахлая соловьиная школа, ладно, что уцелели.
Солдаты пусть поспят, а соловьи пускай послушают, пригородная шпана, запущенные оболтусы.
ЛИЧНАЯ НЕСКРОМНОСТЬ ПАВЛИНА
Я не из тех, кто держит над собой зонтик, когда дождь уже прошел.
Но и не из тех, кто победно стряхивает влагу с только что закрытого зонтика, когда дождь еще идет.
Сожаление вызывает тот, кто уныло тащится под своим ненужным зонтом, когда уже светит солнце и, возможно, протянулась радуга, — говорят, символ земной и небесной связи.
Дождь прошел. А вы все еще бредете под зонтом. (Чем только не приходится гордиться! Ах, мне решительно все равно, я занят своими мыслями.)
Как узнать, прошел ли дождь, когда ты под зонтиком.
Глядя на другие открытые зонтики? Но они еще долго будут открыты. Слушать, как он шуршит по натянутому шелку, но этот звук может быть обманчивым, поскрипывает на плече ремень от сумки, трется о шею воротник куртки.
Но как бы то ни было, я никогда не пропущу этого момента, когда дождь уйдет.
Дождь пошел и дождь ушел.
Однажды в пустом доме я проснулась в страхе.
Кто-то очень тихо приближался к окну, подходил по дорожке, осторожные шажки. Я села на кровати и не дыша слушала, прошли мимо окна, не задержались и пошли дальше.
Это пошел дождь, но сначала под окном чинно проследовали первые капли.
Смешно про это говорить, но с тех пор я знаю, почему дождь «пошел». Он пошел осторожными шагами первых капель.
В детстве мне нравилось книжка «Зимовье на Студеной» Мамина-Сибиряка.
Особенно мне нравилось, что старика и его собаку Музгарку заносило снегом по самую крышу.
Конечно, тот, кто обитает в такой избушке, должен иметь собаку и ходить на охоту. Для меня охота всегда была связана с Севером, зимой, снегами, воем метели — все это меня накрыло с рождения, родилась я в конце января, на Урале. Эти длинные зимы раннего детства в городе Ирбите, наверное, навсегда отпечатались в сознании.
