Я добежал до кладбища. Нашел могилу, и сердце содрогнулось от увиденного.
Белая роза Дианы завяла.
31
Чем больше погружаешься в пороки, тем слаще они становятся. Тем больше ты жаждешь познать запретное, тем больше ты будоражишь, волнуешь, критикуешь, ругаешь себя, а значит – живешь. Рене Декарт считал, что пока сомневаешься, ты существуешь. Без сомнений нет плодов для размышления.
Сегодня Алексис и Мона, а также другие жители города Фризенвейн должны явиться в церковь помянуть Хагрида.
Погода стояла ясная, такая неестественная для дня панихиды. Где серые краски? Где дождь и ветер, что не щадят ни одного существа, скрывают их под своими покровами, погружают в уныние и тоску? Их так не хватало сегодня!
11:55.
Церковь была забита до отказа. Вдалеке я увидел мужчину преклонного возраста в светлом одеянии. Он стоял, сложив перед собою руки, печально оглядывая весь зал. Густые брови скрывали его глаза, а седые волосы на макушке казались белоснежными при свете. Знал бы он, что нечестивый мерзавец, убивший Хагрида, находится перед ним, а жертва его рук на заднем сиденье прячется от глаз Господа.
Алексис уперся лбом в спинку переднего сиденья и уткнулся в телефон. Сидел, не замечая людской гул, не видя черных одежд, не вдыхая запаха роз. А Мона была рядом. Она застыла, как будто во сне, убаюканная человеческим говором. Сидела словно статуя.
Вот пришел Кессинджер. Остановился возле Алексиса, качнул головой в знак приветствия и прошел в передние ряды, где его ждал Байкорт.
Начался процесс. И пусть тело Хагрида уже упокоено рядом с моим, церковный обряд не совершен. Среди слов, каких здесь можно было услышать немало, я различил кое-что: «Говорят, когда нашли тело Хагрида, оно уже воняло трупным запахом, и рядом с ним невозможно было находиться, поэтому его тут же похоронили от греха подальше». И все это было сказано отвратительным заговорщицким тоном! Какие злые люди!
Священник читал молитву. Признаюсь, меня клонило в сон, когда он своим гармоничным голосом четко, но в то же время монотонно произносил каждое слово. Те отталкивались от стен, а к посетителям приходили уже глубокими и звонкими, проникали в их разум и нагоняли дрему.
Я не смел взглянуть на Алексиса. Разве что раз, два… пять. Я сбился со счета. А он меня будто не замечал.
«Нам лучше больше не видеться, Даан. Прости…»
После этих слов я долгое время не мог успокоиться, а погрузившись в сон, увидел кошмар, где Хагрид стискивал мою шею колючей проволокой. Кровь из порезов бежала по груди бесконечным потоком, и перед глазами расплывалась его безумная улыбка, а потом все потемнело. Я потерял сознание и очнулся в пелене ночной тьмы. Луна беспомощно плыла за темными облаками, и комната как будто оказалась залита чернилами. Мне было так страшно.
Священник заканчивал молитву. Все сидели в молчании. Мое сердце колотилось с каждым словом чаще, будто готовясь к чему-то волнующему.
– Да прибудет с ним Господь. Аминь, – наконец провозгласил священник.
Едва люди подняли руки в намерении перекреститься, как вдруг…
– Я должен кое-что сказать в память о Хагриде.
Это был Алексис. Его голос приковал внимание каждого, и десятки глаз обратились к нему.
– Не так давно Хагрид потерял дочь. Она покончила с собой после разрыва с парнем, которого любила всей душой. Он встречался с ней из жалости. Хагрид долго мучился угрызениями совести, что недоглядел за дочерью. И решил отомстить. Смерть за смерть. Уверен, на его месте любой отец поступил бы так же. Парень, из-за которого погибла его дочь, не хотел смириться со своей смертью и… убил Хагрида.
По залу пронеслась волна возгласов. Мона смотрела на брата, словно хотела броситься на него и закрыть ему рот. Но было поздно:
– Это был я. – Алексис опустил взгляд.
Он не заметил благодарного взгляда Кессинджера. Не заметил и Байкорта, распухшего от злости и обиды за потерю брата. Но наверняка чувствовал на себе взоры остальных людей – они смотрели на Алексиса как на чудовище.
Общество вновь отвергло его. Поднялся недовольный гул, слышались выкрики: «Убийца! Гореть тебе в аду!». А престарелые женщины крестились и пятились назад.
Священник онемел. Он растерялся. Стоял как вкопанный, с поднятой рукой, взмахом которой хотел утихомирить зал.
Кессинджер подошел к Алексису и хлопнул его по плечу.
– Ты молодец.
Он достал наручники, и эти украшения для заключенных защелкнулись на его запястьях. Он слабо улыбнулся и, кажется… нет, готов поклясться, он хотел посмотреть на меня! Чуть двинул голову в мою сторону, но отдернул ее в последнее мгновение.
Сердце мое заныло. Я хотел вырвать Алексиса из лап разъяренного общества и правосудия, которое несправедливо отнеслось к нему.
– Алексис! – позвал его на весь зал.
Но он не услышал. Пропустил мимо ушей мои слова, но заметно вздрогнул. Господи, неужели от противоречивых чувств я вновь спутал желаемое с действительным? Неужели он уже вычеркнул меня из жизни, похоронив в своем сердце?
Хотелось подбежать к нему, обнять, прижать к груди. Нужно было всего ничего, лишь руку протянуть!
«Забудь об Алексисе, как бы больно тебе ни было. У тебя еще есть шанс спастись. Ты знаешь какой, так прими же его!»
И я остановился. Алексис вышел из зала в сопровождении Кессинджера и Байкорта.
32
Кессинджер питал к Алексису нечто большее, чем уважение, с примесью жалости из-за нелегкой судьбы, павшей на плечи молодого парня. Мужчина хотел заменить ему сразу двух отцов, один из которых – преступник, чье имя и образ никогда не явятся Алексису; второй – человек широкой души, которую парень так опрометчиво отвергал, пока не стало слишком поздно. Все это наводило меня на смутные подозрения и абсурдные догадки.
Кессинджер в моих глазах являлся символом бесконечной доброты и правосудия, граничащего с милосердием к тем, кто переступил черту дозволенного.
Но Байкорт был тираном. Полной противоположностью. И пусть он ходил под щитом правосудия, мне казалось, что к нему мужчина не имел никакого отношения. Он не слишком отличался от своего брата. Смерть Хагрида лишь усилила его озлобленность на весь мир. Неприязнь, быть может, зародившуюся в самом детстве, ибо пусть и редко, но я подмечал неожиданную смену настроения на его мужественном, обросшем жесткой щетиной лице: от грозного к обиженному. Совсем как у ребенка.
Сегодня последний день пребывания Алексиса в Фризенвейне. Ходят слухи, что его уже завтра перевезут в Амстердам.
Байкорт дежурил сейчас в участке. Мужчина, потерявший брата якобы по вине восемнадцатилетнего парня, который сидел в камере совсем рядом с ним. Мне стало страшно.
