– Вы не слишком ко мне добры?
– Я слышал, тут умерла твоя мама… Адриана, да? – Слова Кессинджера были полны искренности. Звонкий, плавный, но в то же время грубоватый голос успокаивал, и от этого я невольно испытал к нему симпатию. Кессинджер был яркой личностью, о чем говорили не только его вид, голос, легкие и в то же время резкие движения рук, совсем как у дирижера. Нет, его окутывала таинственная аура, и чем больше я наблюдал за поведением мужчины, тем больше хотелось узнать о его жизни.
– Да, Адриана.
– Прекрасное имя.
– Вы жалеете меня? Можете не врать. Это так.
Молчание длиною в минуту. Кессинджер тяжело вздохнул.
– Какой была твоя мать?
– Заботливой. Нежной. Доброй. Искренней. Понимающей. Милой. Красивой.
– А давно она познакомилась с Бертольдом? Он ведь не твой родной отец.
– Это входит в часть допроса?
– Нет, стало интересно.
– Я предпочту промолчать.
Тут в комнату ввалился Байкорт. Он был зол, и не успели мы даже разглядеть его, как он закричал:
– Что значит «дашь ему время на свободе»? Он убийца! Он убил моего брата, Кесси! Да я сам прикончу его до суда! Сначала моя племянница, а потом и брат! Ты хоть понимаешь, что творишь?!
Алексис не смотрел на него. Он закрыл лицо руками.
Мне стало досадно, что его посадят вместо меня. Ведь это именно я убил Хагрида! Я!
Отпираться Алексису не имело никакого смысла. Все было против него. И он смирился. Мона жива, ей ничего не грозит. Большего счастья ему и не нужно. Из-за всего этого меня съедала совесть. Извиняться в этой ситуации глупо – что бы я ни говорил, никакие слова не искупят моего поступка. Они выйдут жалкими и оставят после себя неприятный осадок.
Алексис рассказал, как все было еще там, в доме. Соврал лишь с убийцей. Но Кессинджер все равно решил устроить допрос и после криков Байкорта остался с ним наедине. Они сидели в молчании. Кессинджер разглядывал Алексиса с беспокойством, словно всей душой переживал за него, и, кажется, пару раз еле сдержал себя от желания похлопать его по плечу. По-дружески. По-приятельски.
26
Я сидел за столом с Алексисом. Мы провели весь вечер в тишине. После допроса не перекинулись ни словом. Мы были истощены. Духовно и физически.
Мону забрали в больницу. Врачи даже не пытались прислушиваться к ее словам, что с ней все хорошо. Порой мне казалось, эту девушку вообще никто никогда не слушает.
Перед сном Алексис выпил лишь стакан воды, а я не смог взять в рот даже крошки. Меня тошнило. Я снова видел труп мужчины, кровь, застывшее в испуге лицо, темные глаза, приоткрытый рот, откуда ручейком струилась кровь, стекая по щеке и подбородку. Ужасно. Страшно. Тошно. Больно.
Так прошло два дня. Мы не выходили в город из дома и не открывали окна. Сидели, насыщаясь печалью. Но так ведь не могло длиться вечно.
Я забывал о первом в жизни убийстве лишь тогда, когда видел Алексиса. Что он был рядом со мной, что его не было – одно и то же.
Молчание. Я устал от него уже давно, но лишь оно тогда было для нас спасением.
Утро. Казалось бы, третий день забвения, вроде панихиды по Хагриду. Но Алексиса не оказалось дома.
Я испугался. Что, если все эти дни, все время, проведенное со мной в молчании, он раздумывал о своем исчезновении? Уходе из жизни.
Я выбежал из убежища. Чистый воздух мгновенно опьянил, заключил в свои объятья. Голова закружилась от этой свежести. И еще страха. В поисках спасения я побежал на кладбище – куда же еще? Подумать только: все потрясения происходили на нем, и все решения я находил там же.
Обрыв. Смотрю на реку. Алексис… Неужели она забрала его?
– Алекси-и-ис!
И вдруг вдали на берегу увидел его. Я был счастлив. Он обернулся ко мне и, увидев, встал с места.
– Я сейчас к тебе спущусь!
Я так разволновался, что в голове бушевал ураган. Я спрыгнул.
Показалось на секунду, что сейчас вновь умру. Я снова чувствовал холод, восхитительное ощущение невесомости, душевную свободу. Я был заворожен, и воспоминания о собственной смерти завладели мной. Слышал голоса мамы и папы, их плач и ругательства. Они эхом проносились мимо. Я прекратил сопротивляться реке – чем ближе ко дну, тем больше ощущал себя живым.
Я чувствовал себя так уютно в воде, что не хотелось из нее выходить. Она стала моей могилой. Я слышал ее рокот, шепот течения, дивный, похожий на девичий голос. Она казалась живой.
Я хотел быть похоронен здесь, а не в сырой земле с кучей червей. Моя душа должна покоиться тут до конца дней.
Я должен забыться.
Внезапно меня потянуло вверх. Я не осознавал происходящего, все еще находясь под волшебным гипнозом реки. Меня силой выдирали из ее чар.
Всплеск. Слабый солнечный свет. Шум волн и запах сосен.
Глаза слиплись от воды. Меня вытянули на берег.
– Ты феноменальный идиот! Идиотная идиотина! Не просто идиот, а идиотище! – сыпались в мой адрес ругательства Алексиса. Услышав их, услышав долгожданный голос, я почувствовал себя таким счастливым! – Ты хоть понимал, что творишь?!
Я протер глаза и наконец судорожно раскрыл их. Передо мной расплывалось лицо Алексиса. Парень сидел на корточках и восстанавливал дыхание.
– Я… хотел побыстрее…
– Умереть еще раз?!
– Нет, прийти к тебе.
– Да черт возьми! – прокричал он не своим голосом. – Спуститься сюда с кладбища – максимум пять минут. Я бы подождал!
– Я все равно не смог бы умереть.
– Я знаю, но ты не выплывал. Я испугался, что что-то пошло не так и…
– Испугался?
Алексис выпучил глаза, как сова, как лемур, как кот, поднесенный к воде. После пятисекундной паузы он произнес:
– Забей. – И рухнул спиной на камни, распластавшись на них подобно морской звезде.
Я устроился рядом с ним. Он лежал, прикрыв глаза. Мокрая грудь медленно поднималась при каждом вдохе, волосы слиплись и потемнели от влаги. Так, на теплых камнях мы пролежали минут десять.
Забавно и даже иронично, но я позабыл обо всех проблемах. На эти короткие минуты удалось вырваться из цепких когтей реальности, наслаждаясь тем, чего я не ценил при жизни, – самой жизнью.
– Как ты? – Очередная глупость сорвалась с моих губ.
Алексис улыбнулся, не раскрывая глаз. Он зажмурился и растянул губы в еще одной легкой улыбке. Точно птица, с сердца моего слетел камень.
Вода остудила наш пыл и, кажется, унесла мрачные мысли вместе с течением. Как же я был ей благодарен. Но чувство вины она унести не смогла. Слишком тяжелая ноша. С ним я проживу свои последние дни, его унесу с собой на тот свет. Интересно, встречусь ли там с Хагридом? Вряд ли. А что ждет меня там? Тьма ли? Ад? Ведь я гей, покончивший с собой, доведший девушку до суицида и убивший человека.
