Алексис дергался, все еще борясь со своими чувствами, пытался молчать, но изредка я слышал короткие отголоски крика, который он сдерживал. В нем происходила борьба между «искусственным» и «настоящим» Алексисом. Я придерживал его за плечи, боясь, что он вот-вот упадет на колени. Я вытер слезы с его щек, и напуганные, невинные глаза уставились на меня.
– Никого не слушай. Всегда найдутся недовольные, но… я буду с тобой. Я все еще люблю тебя.
И вновь принял Алексиса в объятья. Он плакал так громко, что слышно было за пределами кладбища.
Он звал маму. Называл ее всеми ласковыми именами, и этот голос, этот безответный зов вновь заставил меня плакать.
Не знаю, сколько мы так стояли, крепко обнявшись, под открытым небом назло надвигающейся непогоде, сильному ветру и всем, кто отказывался нас принимать.
18
Холодный ливень бил по крыше домика. Он создавал волшебную, дивную музыку. Ветер за окном гнул деревья, заставлял их склониться перед ним и рвал непокорные листья. Странно, непогода не тревожила нас, обходя стороной эту безмятежную обитель, где тишину могли нарушить лишь треск горящих дров, шорох одеяла и стук чашек с горячим чаем о стол.
– Давно ты здесь обитаешь?
Алексис укутался в одеяло, я подал ему кружку, и он благодарно качнул головой.
– Не так уж и давно… Однажды я нашел это место при жизни. Когда умер, вернулся сюда и встретил здесь Диану.
– Ту самую, о которой ты упоминал? – Алексис понизил голос, когда различил тоску в моем голосе.
– Именно. Если бы не она, я бы давно умер второй раз от горя. Эта девушка скрашивала мои серые будни своей улыбкой и добрыми глазами. Я благодарен ей так, как никому в этом мире.
Я сел на кровать рядом с Алексисом. Взгляд его был опущен. Лишь изредка, словно стесняясь, он поднимал глаза на меня. Алексис все еще чувствовал себя не в своей тарелке: тарабанил пальцами по кружке в раздумье, ерзал на месте, переводил якобы заинтересованный взгляд на камин и окно, где уже мало что было видно из-за водной пелены.
– Прошу, чувствуй себя как дома, – попросил его я.
– Дома я как раз чувствую себя неуютно, – лицо Алексиса озарилось милой улыбкой, – а здесь так… хорошо и спокойно, что мне непривычно.
Мы замолчали. Бессмысленно говорить о каких-то жизненных происшествиях. Тогда на кладбище мы выплеснули все свои эмоции, слова, слезы и теперь были опустошены. Наши тела устали и требовали покоя, но нахождение наедине друг с другом будоражило и не давало даже дышать спокойно. Особенно мне. Теперь Алексис знал о моих чувствах. Знал, кто я такой, но его мысли по этому поводу оставались тайной. Да, он принял мои объятья в тот момент и раскрылся, но стой тогда рядом с ним другой человек, не сделал бы он то же самое?
– Который час?
– Уже восемь. – Об этом говорили старые настенные часы. – В это время, ровно месяц и восемнадцать лет назад, родился я. К несчастью, а может быть, и к счастью своих… Стой, так ведь сегодня твой день рождения!
– Да, – сонно произнес Алексис, – я родился в это время ровно восемнадцать лет назад к великому счастью своих родителей.
– Прости, Алексис, я забыл! – Растерянность было не передать словами. Как будто я нагишом стоял перед огромной толпой.
Признаться честно, с десяти лет я не радовался дню рождения. Название этого праздника немного некорректно: день приближения смерти – так будет правильнее. А испытывать радость от того, что тебе на год меньше осталось жить – это странно. Но если размышлять в том же духе, то и все остальные праздники абсурдны. Какой смысл ждать целый год, чтобы сделать подарок, когда его можно вручить в любой другой день? Так будет даже приятнее и неожиданнее! А еще я давно не испытывал новогоднего настроения. Не успел распрощаться с одним новым годом, как уже готовишься к другому. А жизнь летит и летит. Новый год для большинства взрослых – повод лишний раз напиться, а все эти пламенные речи про объединение близких и так далее – бред. Такое чувство, словно люди ждут двенадцать месяцев, чтобы на день объединиться, а в остальное время быть одинокими.
Однако это лишь мои взгляды. Мне все равно, поздравят меня или нет, но другим наверняка важно. Тем более Алексису. Тем более сейчас, когда он скрывался от всех и рядом с ним был лишь я. Возможно, отец с сестрой и поздравили его, но вряд ли он обрадовался.
– Алексис, тебе уже восемнадцать. Это важный возраст – рассвет твоей жизни, и кто знает, когда будет ее закат…
– А-а-а-а, какой ты романтик!
– Я реалист.
– И романтик! Мне не нужны слова типа «Поздравляю с днем рождения!». Они кажутся глупыми и бессмысленными.
– Прости, – виновато произнес я, – мне нечего тебе подарить.
– Мне хватает того, что ты рядом…
– Что?
– Ничего, – тут же пробубнил Алексис. Пусть и сказал он это достаточно уверенно, я расслышал в его голосе нотки растерянности. – Давай уже спать.
Утром Алексис ушел не попрощавшись.
19
Я заметил кое-что необычное в розе Дианы.
Помимо ее неестественной, не присущей другим цветам красоты и благоухания, своей свежестью она заражала и растительность вокруг. Трава в двух метрах от розы, прибитая дождем, покрылась грязью и пятнами и склонилась к земле. Вблизи же она благоухала и тянулась ввысь к цветку, как подсолнух к солнцу. Чудесная картина!
Как же хотелось поделиться ею с кем-нибудь. Это приятно, когда показываешь близкому что-то дорогое сердцу, надеясь, что он разделит твое мнение. В моей жизни это происходило крайне редко, и я ценил и помнил каждый такой момент. Дело не в том, что мои вкусы не совпадали со вкусами родных, а в том, что они были недостаточно близки мне. Маму и папу не особо интересовало, что я читаю, слушаю или смотрю. Такая мелочь – обратить внимание, а сколько радости она приносит человеку. И так хотелось в тот момент показать розу Дианы Алексису!
Теперь я один. Мне не с кем поговорить, а те последние дни существования Дианы были потрачены глупо. Я не ценил каждый прожитый с ней миг и поплатился за это угрызениями совести, сводящими меня с ума каждый час.
А теперь я терял Алексиса. Во всех смыслах.
Мне осталось немного времени. Я уже решил для себя, что не подниму руки на Алексиса. Моя жизнь уже потеряна, так почему он должен терять свою ради меня? Почему он должен искупать мою глупость ценой своей жизни?
Меня волновало, чем он сейчас занимается. Вернулся ли домой к отцу и сестрице, поговорил ли с ними обо всем? «Папа, прости, что я – гей» – идеальное извинение. Порой мне кажется, именно этих слов так ждут родители от своих ЛГБТ-детей. Обвинять гея в том, что он рожден геем, все равно, что обвинять альбиноса в бледности кожи.
С усмешкой я представил себе такую картину: параллельная вселенная, в какой-то семье парень делает каминг-аут перед родителями:
