– Сказал самоубийца.
Я помолчал и продолжил:
– Что произошло? Почему ты сделал это?
– Тебе не нужно знать об этом. Пожалуйста, оставь меня в покое.
Он направился к выходу из комнаты.
– Постарайся не шуметь, когда будешь спускаться по водосточной трубе.
Дверь захлопнулась.
И он туда же: как и Диана, не хочет поведать мне свою тайну.
Я сделал то, что хотел – увидел Алексиса. Доза успокоения была получена, но вместе с ней бонусом шли новые волнения.
– Алексис, я должна с тобой поговорить.
Слова, произнесенные Моной, заставили меня застыть и прислушаться к разговору.
– Чего тебе? – В тоне Алексиса явно слышалось недовольство.
Я решил подойти к двери поближе, чтобы не упустить ни единого слова.
– Сядь, пожалуйста.
Шум от двигающихся стульев. Повисла тишина.
– Что это? – вдруг спросила Мона.
– Откуда у тебя? – ответил Алексис не своим голосом.
– Нашла, когда убиралась в твоей комнате.
– Только не говори мне, что ты его прочитала…
Искорки любопытства разожгли пламя, все сильнее охватывавшее мое сознание. Я даже старался реже дышать, чтобы ничего не упустить.
– Еще как, Алексис! И перечитывала не один раз!
– Отдай дневник!
– Алексис, пожалуйста, успокойся!
Со стороны кухни донесся шум потасовки, словно шла ожесточенная борьба за вещицу. Боже, какие тайны там сокрыты, из-за которых Алексис полез в драку с родной сестрой?
– Сядь на место, иначе я позову отца!
Возня на кухне тут же стихла. На смену ей пришла напряженная тишина, от которой сердце колотилось еще сильнее.
– Послушай, Алексис. То, что я прочитала, шокировало меня, – тише обратилась к брату Мона, явно стараясь погасить его гнев. – Я понимаю, тебе, возможно, нелегко, но ведь нельзя быть таким…
– Но я родился таким! Я такой столько, сколько себя помню.
– Наверное, с тобой произошла какая-то ошибка…
– Я не ошибка!
– Это ведь противоречит всем заветам церкви и принципам морали…
– Да плевать я хотел на эти правила! Я не изменюсь. Пусть меня лучше убьют!
– Алексис! – наконец сорвалась Мона, и меня передернуло, ибо голос ее был звонким и твердым. – ты столько лет жил и скрывал от нас это! Ведь ты…
– Гей! Да, я гей. Что с того?! От этого я перестаю быть человеком?! – Голос Алексиса прогрохотал в разы громче. Его можно было услышать даже на улице.
У меня закружилась голова. Услышанное не укладывалось в голове. Меня переполняли радость и растерянность. Стало жарко. Невыносимо жарко. Эмоции такие, будто это я только что сделал каминг-аут перед сестрой и отстаиваю право на существование.
– Но ты ведь встречался исключительно с девушками.
– Я делал это из-за вас, идиоты.
– У меня просто в голове не укладывается. Как можно вообще…
– Ты сама никому никогда не была нужна и осталась в этом городке одна.
– Моя личная жизнь не должна тебя касаться!
– Тогда какого хрена ты лезешь в мою?
– Я бы не лезла, будь ты нормальным.
– А почему ты считаешь, что быть геем – это ненормально? Почему вы думаете, что таких, как я, стоит ненавидеть больше, чем убийц, и чуть ли не сжигать живьем? Ответь!
По моему телу бегали мурашки, оставлявшие после себя холодный пот. Слова Алексиса звучали искренне. В них был крик души, будто птица, томившаяся в клетке, сплетенной из страхов, наконец вырвалась на волю. Вместе с тем мне полегчало: в такого Алексиса, откровенного, открытого и искреннего, невозможно было не влюбиться. Хотя мое сердце принадлежало ему и до этого.
Мона не нашла, что ответить. Я понимал ее рвение защитить религиозные устои, ведь родители с детства наверняка закладывали ей их в голову, и теперь, когда она лицом к лицу столкнулась с «живой проблемой» в виде брата, растерялась и испугалась.
– Боже, – едва слышно произнесла она, – как же отреагирует отец? Конечно, я не расскажу ему, иначе это будет скандал века. Вы и без того почти не общаетесь.
– Я ненавижу его за то, что он сделал. Вернее, за то, чего не сделал.
– Сколько раз повторять: он не виноват.
– Тебе легко говорить, это не твоя мама умерла!
Стоп. Выходит, у Моны и Алексиса общий отец, но разные мамы?
– Прости, – смиренно произнесла девушка.
– Если бы только он успел схватить ее за руку… Если бы только она не поскользнулась и не… упала с обрыва… она была бы жива… – все тише шептал Алексис.
Я чувствовал его душевную боль. Его голос заставлял сердце сжиматься от жалости. В голове всплыло воспоминание: Алексис попросил меня не прыгать с обрыва в качестве доказательства моей смерти.
Теперь я мог понять, что он испытал в тот момент. Перед глазами развернулась картина: мама неловко поскальзывается на мокрой траве, скрывается за краем обрыва и летит в бездну. Я представил на ее месте свою мать. И сильно пожалел об этом. Помолился Богу, чтобы он сохранил жизнь моим близким.
– Нужно уничтожить дневник. Это прошлое, о котором я хочу забыть.
– Завтра же выброшу его.
– Хорошо. Спокойной ночи.
Послышались приближающиеся шаги. Я был в абсолютном замешательстве: теперь уходить поздно. Дверь приоткрылась, и на уставшем лице Алексиса отобразилось удивление.
– Что ты тут делаешь?
– Я, э-э-э…
– Ты все слышал? – с ужасом спросил Алексис и отшатнулся назад. Пусть я не видел, но был уверен, что он побледнел.
Мы не смели сдвинуться с места. Алексис продолжал стоять возле двери, закрыв лицо руками. Меня терзало чувство вины перед ним. Я подслушал разговор, а теперь как идиот стоял и не мог найти оправдания.
– Забудь услышанное, – загробным голосом сказал он.
Когда мне говорят забыть о чем-то, я лишь сильнее запоминаю, поэтому решил ответить Алексису молчанием.
– Знаешь, если честно, я немного обрадовался, когда узнал правду.
Алексис посмотрел на меня как на сумасшедшего, который только что выдал гениальную идею.
– Так ты с рождения чувствовал себя таким?
– Кажется, я просил замять эту тему.
Последовала короткая пауза, после которой парень продолжил:
– Да, но в моей жизни открытые геи не встречались. Хотя… – Алексис сел на кровать и задумчиво скрестил руки. – Был один парень. Он жил в Амстердаме. Мы учились в одной школе.
