Когда летишь с моста, понимаешь, что все твои проблемы решаемы. Кроме одной. Ты уже летишь с моста.
Выживший самоубийца
1
– Ты думал удивить меня этим? – презрительно спрашивал он, сжимая в руках мою открытку.
Я делал ее со всей любовью, вложил в нее частичку себя, а теперь эту частичку растоптали, просто уничтожили. Вместе со мной.
Парни вокруг злорадно захохотали. Они показывали на меня пальцами, словно я был с ног до головы облит грязью.
Мне было больно смотреть на него. На его светлом лице растянулась ухмылка, от которой в горле встал ком, а его ни с чем не сравнимые голубые глаза были полны презрения.
И на что я надеялся? Будь на моем месте милая симпатичная девушка, на его лице была бы благодарная улыбка, а не злобная усмешка. Но перед ним сидел на земле низкорослый парень с растрепанными каштановыми волосами. Этот неудачник был больше похож на дошкольника. Он уродлив для себя, одноклассников и всех окружающих. Несмотря на все старания, он всегда выделялся на фоне других туповатостью, непониманием школьных предметов и неуклюжестью. Сверстников раздражало в нем все, начиная от школьной формы, которую в классе больше никто не носил, и заканчивая поступками.
И этим неудачником был именно я, четырнадцатилетний паренек по имени Даан.
– А давайте выльем на него голубую краску? – предложил один из недалеких громил. Один его неряшливый вид вызывал тошноту. У него были ужасная внешность и скверный характер. Казалось, запах перегара и чипсов достался ему с рождения – это зловоние следовало за ним повсюду.
– Нет, для него это будет слишком просто, – отозвался пацан в зеленой кепке, известный в школе как «красавчик». Он действительно был привлекательным. Мне нравились его волосы, зачесанные назад, одежда от известных нидерландских модельеров. Но характером он напоминал типичного бабника из дешевого сериала. Его звали Джесси.
– Предлагаю рассказать об этом всему классу… Да что уж там – школе.
Я стоял, не поднимая глаз. Лишь изредка посматривал на выпирающие костяшки кулаков.
Я не смел взглянуть на него, не смел больше думать о любви к нему, пусть и чувствовал, что она все еще жива во мне. Будучи униженным другими, я унижал себя еще сильнее.
Как же глупо было решиться на этот поступок! На что я надеялся, если даже ни разу не говорил с ним? Как вообще мог подумать, что люблю его? Разве возможна любовь в таком раннем возрасте?
Каждый раз, когда я видел его в окружении кокетливых девушек, меня сжирала ревность. В моменты, когда очередная подружка протягивала ему новую сигарету, мне хотелось вырвать ее из рук и растоптать.
Я осознавал, что болен им. Болен настолько, что даже имя старался не произносить, потому что в такие моменты все мое тело деревенело. Алексис…
В груди защемило от обиды. Стыд, казалось, материализовался, придавил к земле, повис грузом на шее. Я не мог поднять полные слез глаза. Хотелось зарыдать, но каждый раз приходилось останавливать себя огромным усилием воли. Несколько слезинок дали себе волю и разбились о сжатые кулаки. Я захныкал. Прикрыл лицо руками, скрывая свое и без того уродливое лицо, которое теперь казалось в разы уродливее из-за прилившей к мокрым щекам крови.
– Смотрите, он плачет! – закричал кто-то, и вслед за ним все начали громко смеяться.
Это добило меня окончательно. В оглушительном хохоте я не различил лишь его голоса. Меня распирало желание взглянуть на него, но страх увидеть исказившиеся в смехе лица кучки балбесов не давал этого сделать.
Что-то упало прямо передо мной. Я разжал пальцы. Возле меня лежал смятый комок из плотной бумаги цвета хаки.
– Мне это не нужно, – холодно произнес Алексис.
Слова подействовали как электрошок. Я позабыл о том, как уродливо выгляжу, и убрал руки от лица.
В его глазах невозможно было что-то прочесть. Они были безжизненно пустыми, ничего не выражающими, будто перед ним не человек, а какой-то бесполезный предмет. Или вещь. Никогда не замечал, чтобы он проявлял ко мне хоть какие-то человеческие чувства.
Я убежал. Бегство казалось единственным решением всех проблем, но осознание того, что от такой грязи мне никогда не отмыться, не проходило.
2
С тех пор прошло ровно четыре года. Я почти забыл о жизни в Амстердаме.
Моя депрессия после того позора стала плодородной почвой для новых родительских ссор. Они и без этого кричали друг на друга почти каждый вечер. Порой у меня складывалось впечатление, что мама с папой делают это специально, пытаясь найти какой-нибудь предлог для развода.
И этим живым предлогом стал именно я: мое поведение, мужское воспитание, которое в меня не заложил постоянно работающий отец Джимбо, отсутствие характера и прочие минусы.
Папа приходил после работы уставшим, а на кухне, помимо холодного ужина, ждала раздраженная мама, готовая обложить его матом с ног до головы из-за того, что тот заявился слишком поздно. Я видел в его потухших глазах проблески сожаления о том, что он позволил надеть на себя это ярмо. Он был заложником семейных уз, и однажды я дал себе обещание, что никогда не подпишусь на такие страдания.
Инициатором большинства склок становилась моя мама, Христа. «Женщина на иголках». Порой она и на мне срывалась. Раздувала из мелочи проблему галактического масштаба. Должен признаться, иногда я специально не поднимал трубку, когда она звонила. Делал все, лишь бы не слышать ее истеричный голос.
Родители все же добились развода. Счастливый отец остался в Амстердаме в просторном доме. Без хлопот, каких-то сосунков вроде меня и истеричек типа мамы. Мы же с ней переехали в Фризенвейн – маленький уютный городок в Нидерландах.
Люди тут, стоит отметить, очень приветливые и добрые. Атмосфера в городке помогла мне раскрыться: я взялся за учебу, читал книги запоем, засыпал с ними, подолгу не ел, в очередной раз выучивая формулы. Делал все, лишь бы оправдать надежды мамы. Но она не обращала внимания. В старой школе меня считали умственно отсталым, но за четыре года усердных занятий я вышел на уровень, превосходивший все ожидания моих нынешних учителей. Они пророчили мне большое будущее, а я все не видел маминой улыбки. Она была единственным человеком, в чьей поддержке я нуждался.
В новой школе я впервые заметил обращенные ко мне лица сверстников, полные дружелюбия. Общение с одноклассниками не пробуждало во мне букета комплексов. Впервые внимание на меня обратили девушки. Особо востребованным я стал ближе к семнадцати годам. Бывшие одноклассники уже никогда не смогли бы узнать во мне того забитого трусливого простачка. Перед ними возник бы образ по-прежнему стеснительного, высокого стройного парня с густыми взъерошенными каштановыми волосами и все теми же синими глазами.
