Под камнем открылся люк, а за ним был такой ужас, что, не будь мы заранее подготовлены, он бы одолел нас. От почти квадратного отверстия вниз шла лестница, истертая настолько, что посередине ступеньки ее едва не сливались в единую плоскость, и на них в беспорядке разбросаны были людские кости или похожие на человеческие. Те из них, что еще складывались в скелет, позой своей выражали крайний испуг, и повсюду на костях заметны были следы, оставленные зубами грызунов. Однако предельный идиотизм обладателей оставил свой отпечаток даже на черепах – было заметно известное их сходство с обезьянами.
И над адской этой лестницей, под невысоким сводом, вырубленным в скале, в лицо нам дул ветер. Не резкое и затхлое дуновение из вдруг растворенной гробницы – прохладный ветер, несший даже свежесть. Мы не стали задерживаться и, поеживаясь, принялись расчищать проход по ступеням вниз. Тогда-то сэр Уильям, приглядевшись к работе каменотесов, заметил странную вещь: судя по направлению ударов, проход этот был вырублен снизу.
Теперь я буду весьма осторожен и постараюсь точно выбирать слова.
Спустившись уже на несколько ступеней среди обглоданных костей, мы увидели свет впереди – и не какое-то там мистическое свечение, но лучи дневного света, что, должно быть, пробивались через неведомые никому щели в утесах, нависавших над пустынной долиной. Едва ли следует удивляться тому, что подобные расселины остались незамеченными, – долина была совершенно необитаема, а утес крут и высок настолько, что разглядеть обрыв мог лишь аэронавт. А еще через несколько шагов перед нами предстало то, при виде чего сердца наши воистину провалились в пятки – Торнтон, знаток психических явлений, от потрясения даже потерял сознание, повалившись на шедшего следом за ним. Норрис, полное лицо которого побелело и затряслось, выкрикнул нечто нечленораздельное, я же, если не ошибаюсь, охнул или же зашипел, прикрывая ладонью глаза.
Человек, шедший за мной – он один был старше меня, – только выдохнул: «О Боже!» – внезапно осевшим голосом, подобного которому я не слыхал. Лишь один из нас – из семи культурных людей, – один только сэр Уильям Бринтон сумел сохранить самообладание, что еще более делает ему честь, поскольку он возглавлял отряд и увидел все первым.
Перед нами был сумеречный грот немыслимой высоты, границы его терялись во мгле… Подземный мир беспредельных тайн и ужасных догадок. Там были какие-то сооружения, одним потрясенным взглядом я охватил курганы, дикарский строй монолитов, приземистые сооружения римского времени, расползшуюся саксонскую башню и раннеанглийский бревенчатый дом, и все они, казалось, возвышались над дьявольской мешаниной, покрывавшей поверхность земли. В безумном переплетении повсюду виднелись людские скелеты, или полулюдские, как те, что на ступеньках. Пеной морской, прикрывающей бурное море, белели они… Одни рассыпались на отдельные кости, другие же оставались более или менее целыми. Позы всех уцелевших говорили о дикой ярости, драке… Иные с каннибальскими намерениями терзали других.
Когда доктор Траск, антрополог, остановился, чтобы определить черепа, его поставила в тупик печать вырождения, лежавшая на многих из них. На шкале эволюции этим костям следовало отвести место ниже пильтдаунского человека, и все-таки все они принадлежали людям. Многие черепа говорили о более высоком развитии их обладателей, очень небольшое количество принадлежало к высшей и чувствительнейшей разновидности рода Homo. Все кости были обглоданы, в основном крысами, но иные несли на себе отпечаток явно человеческих зубов. Повсюду виднелись тоненькие косточки крыс – павших воинов армии-победительницы, положившей конец древней драме.
Не могу понять, почему все мы пережили этот жуткий день, сохранив при этом рассудок. Ни Гофман, ни Гюисманс не могли бы придумать сцены более невероятной, более отвратительной и безумной, чем этот сумеречный грот, в котором семеро людей тщетно пытались не думать, не представлять себе того, что творилось здесь триста лет назад или тысячу… два или даже десять тысячелетий. Сцену эту по праву можно было назвать преддверием ада, и бедный Торнтон вновь лишился чувств, когда Траск поведал, что, судя по скелетам, некоторые из их обладателей деградировали до хождения на четырех конечностях не менее чем за двадцать поколений от нас.
Мы начали исследовать архитектурные останки, обнаруживая все новые ужасы. Четвероногие – вместе с еще сохранявшими двухногость – содержались в каменных стойлах, из которых вырвались в последнем отчаянном припадке, побуждаемые голодом или страхом перед крысами. Четвероногих были здесь целые стада, их откармливали теми грубыми овощами, остатки которых обнаружились в виде мерзкого силоса на дне громадных ям, что старше самого Рима. Так я узнал, зачем моим предкам нужны были эти огороды… О небо!.. только бы суметь это забыть. Зачем нужны были эти стада? Лучше не спрашивать.
Посвечивая фонариком на руины римского времени, сэр Уильям громко читал описание самого жуткого ритуала, о котором мне приводилось слышать, завершало его описание диеты, предписываемой допотопным культом, который обнаружили здесь жрецы Кибелы, не нарушившие древней традиции. Привычный к окопам Норрис пошатывался, когда вышел из раннеанглийского дома. В нем находились и бойня, и кухня – другого он и не ожидал, – но немыслимо было видеть в подобном месте привычную английскую кухонную утварь, читать оставленные на английском надписи – иные относились даже к 1610 году. Я не смог заставить себя войти в этот дом, чьей дьявольской мерзости положил конец лишь кинжал моего предка Уолтера де ла Поэра.
Осмелился я войти лишь в низкий саксонский барак, дубовые двери которого давно упали с петель. В нем обнаружился жуткий рядок из десяти каменных клеток за ржавой решеткой. В трех были и обитатели – обладавшие весьма развитыми черепами, – у одного на костях, оставшихся от кисти, я заметил кольцо с печаткой – гербом моего же рода. За римским святилищем сэр Уильям обнаружил подземелье с еще более древними камерами, но все они оказались пустыми. Под ними находился невысокий погреб, забитый ящиками с рассортированными костями, кое-где снаружи на них уцелели жуткие подписи, повторявшиеся на латыни, греческом и фригийском.
Тем временем, вскрыв один из доисторических курганов, доктор Траск извлек на свет божий черепа чуть совершеннее, чем у гориллы, покрытые к тому же идеограммами. И по всему этому ужасу абсолютно невозмутимо разгуливал мой кот. Только раз я заметил в нем панический испуг – на самом верху груды костей – и не мог не подумать: какие секреты открываются его желтым глазам?
В известной степени ознакомившись с жуткими откровениями этих сумеречных краев, столь мерзостным образом явившихся мне во сне, мы повернули к бездонным и черным глубинам пещеры, куда не мог проникнуть даже луч солнца. Мы так и не узнали, какие Стиксовы бездны ожидали нас в том ночном мраке: пройдя немного, все дружно решили, что тайны не для рода людского. Но и поблизости хватало еще кошмарных подробностей. Не успели мы отойти, как фонари осветили перед нами ряды мусорных ям, в которых прежде жировали крысы… Внезапное их опустошение заставило изголодавшуюся армию грызунов сперва наброситься на еще живые стада, а потом бежать из приорства, неся гибель и опустошение крестьянским хозяйствам, чего потомки селян никогда не забудут.
