Похожа
— Ты похожа на обеих моих бабушек, которые не похожи друг на друга.
Зеленый ночник
В доме детства, который почти у всех покинут и невозвратен, был у меня зеленый ночник, маленький, меньше ладошки, сделанный из мелкого старинного бронзового подсвечника с абажуром шелковым особого изумрудно-малахитового волшебного цвета. Он погружал мою комнатушку в сказочный полумрак, полный теней, изгонял страхи перед большой темнотою и недобрым неведомым, навевал хорошие сны или отводил дурные. Возле ночника стоял у меня в полной готовности чемоданчик, дареный, кожано-картонный, и я всё собирала кукольные и свои вещички, постоянно при мне он стоял, словно я готова была ежеминутно убыть в Воркуту, хотя ничего о ней не знала, даже название ее было мне неведомо.
Потом, много позже, в юности, в одной из Комаровских дач — как выяснилось десять лет спустя, в доме Клюзнера — увидела я вечером горящую зеленую лампу цвета ночника моего детства, и луч ее зеленый утешил и подбодрил меня на долгие годы, а, может, и навсегда.
Генералу пишут все
«Полковнику никто не пишет»
Габриэль Гарсиа Маркес
Генерал с женою оказались последними и единственными жильцами расселяемого дома на углу С-ой площади и переулка Е-ва. Они не хотели переезжать в новый спальный район.
Ежеутренне поднимаясь на свой шестой этаж видел он, что доски, которыми заколачивал он двери расселенных пустых квартир, опять отодраны. Но утром он спешил на работу, спускался мимо дразнивших его распахнутых дверей, захлопывая их и ругаясь.
Вечером, отдохнув после рабочего дня (а идти на шестой этаж надо было пешедралом, лифт давно отключили), он шел заколачивать двери, — даже в дни, бывшие канунами операционных, когда надо беречь руки и плотничать не с руки.
Ночами дом оживал, кто-то бегал, кричал, мелькали в окнах огоньки, фонарика ли, свеч, звенели бутылки, шептались, вели разговоры, пели, вопили, носились крысы и охотившиеся на них бесстрашнейшие из бездомных кошек.
Однажды он заколотил дверь на третьем, а когда вбил последний гвоздь, из глубины квартиры подбежали, судя по голосам, трое, и через заколоченную дверь вступили с ним в разговор: да мы тебя, тварь и т. д., что ж ты и т. п., людям кайф ломаешь, мент поганый?
— Я генерал-майор медицинской службы, какой я тебе мент, Лавра Вяземская?
Когда спал он мертвым сном, устав, стаивала генеральша у входной двери, вооружившись пестиком медным и кухонным ножом, слушала ночные голоса лестничные, угрозы, ворчанье, кого-то приносило и на их площадку, а она сторожила, дежурила, они могли дверь открыть, от вора нет запора, расправиться со спящими последними квартирантами. Телефоны в призрачном доме не работали, но — то был ее козырь! — их телефон работал, один из бывших пациентов мужа протащил им через два двора пиратскую «воздушку», она могла позвонить в милицию.
В один из вечеров заполыхало в глубине квартиры четвертого этажа с распахнутыми настежь дверьми — костерком, что ли, грелись? — и прыгала-скакала маленькая ненастоящая фигурка в отблесках пламени, огневушка-поскакушка, но привидений после частых командировок в Афганистан, Чернобыль и Чечню он не боялся. Он вызвал пожарных по своей заповедной «воздушке», примчались мигом, потушили быстро.
Ему казалось унизительным, что его, еще занимающего свой высокий пост медицинского генерала, хотят выкинуть, как собаку, из района молодости и зрелости (дети родились тут, выросли, ну, минус два года в Германии, как раз когда рушили Берлинскую стену, стреляли, жена посадила детей в простенке между окнами, не велела вставать) в какой-нибудь мутный окраинный новодельный квартал; он отказывался получать в эти кварталы смотровые бумаги.
Ему писали чиновники из разных инстанций, контор, чиновничьих гнезд, писали выздоровевшие больные и обращающиеся за помощью знакомые и незнакомые, друзья, чтобы его поддержать, знакомые бывших пациентов, желающие ему помочь, редакции медицинских журналов, вылеченные им взрослые и родители вылеченных им детей из разных городов страны и соседних стран, бывших некогда районами одной его страны, он получал уведомления, грозные отказы, отписки, увещевания, поздравления, корректуры статей, телеграммы, открытки, книги, «кто где будет проживать, решит горком», «посетите семинар жилищного отдела по адаптации жильцов к новому жилью», «пройдите анкетирование по согласованию требований жильцов и жилищного отдела», «оформите права, совершите попытку выкупа в бюро по приватизации», «мы стремимся обеспечить жильцов квартирами, в которых будет столько же окон, сколько в расселяемой бывшей их жилплощади», «вы спасли ему жизнь, доктор». То был небывалый внезапный почтовый бум. Генералу писали все. Компьютеризация только начиналась, никаких мейлов, конвертированные тексты: в почтовых конвертах. Почтальон Валя боялась носить письма в их одичалый пустой двор, в их пустой дом, где шастали по бывшим квартирам темные тени, она плакала, но шла, «я ведь на работе».
Зимой в иных квартирах разных этажей некто распахивал окна настежь, комнаты превращались в сугубо снежные, он закрывал окна.
Наконец, им предложили смотровой на Фонтанке, неподалеку. Жена, сложив вещи, принесла ему собранную в мешок корреспонденцию за последний год с вопросом — что с этим делать? У него было искушение пойти в одну из квартир, сложить послания информационной волны, всю бумажную пену, в ванну, поджечь и смотреть в огонь; но искушению он не поддался. Он унес мешок в мусорный контейнер одного из жилых домов соседнего квартала.
Новая квартирка под крышею узкого дома на набережной без лифта — тоже на шестом этаже — была маленькая, ничего, думал он, мы поместимся, у детей свои семьи, нас двое. Зато в окнах опять маячили петербургские крыши, просторы облаков, крылья городских птиц, а они с женой к старости словно стали соседями себя молодых.
Клички животных
Предпоследнего котенка из своих глубоко породистых по кличке Принцесс Полетт Малевская продала, остался у нее детям в утешение Последний Петлин. У известных мне почти беспородных имена были попроще, впрочем, не всегда; пушистую Феню на самом деле звали Фэнь-шуй, а полное имя купчинского котенка Хери было Орехово-Зуево. Никогда не забуду я брянского голосистого одноглазого кота, которого звали Кривая Тревога, а также парочку местных, Мардария и Музрика (так и именовал его маленький хозяин, это не опечатка). У любимого моего музыканта Гленна Гульда в детстве обитали золотые рыбки с именами Бах, Бетховен, Шопен и Гайдн, собаки Синдбад, Банко, Сэр Николсон Гарлохидский и маленькая птичка Моцарт. Я могу продолжать; можете продолжить и вы.
Мнение
Прочтя стихи мои, поднял он на меня глаза и сказал:
— Ты не говоришь, ты проговариваешься.
Писатели
«Писатели, — говорил Габриэль Гарсиа Маркес, — делятся на тех, которые пишут, и тех, которые не пишут. Те, которые не пишут, не сходят со страниц газет и журналов и с экрана телевизора, дают интервью, выступают, о них всё всем известно. Те, которые пишут, пребывают в одиночестве и тишине, они заняты своим делом, и о них никто ничего не знает».
