— Ну, я, зимогор, — сказал дед Онисифор. — Дениска, кати тачку, вторую у художников возьмем.
— А церковь? — спросила Нина. — Церковь цела?
— Целехонька, в лесах строительных стоит, — отвечал эмчээсовец, — хотя рядом две сосны упали. Кто из вас Онисифоров?
— Мы, — сказали дуэтом дед и Денис.
— Ваш отец про вас спрашивал, велел узнать, не надо ли вас днями вывезти, лекарство какое привезти, продукты, тогда он за вами прилетит, мы ему передадим.
— Не надо прилетать, — сказал дед, — скажите: всё хорошо.
— И вывозить не надо, — сказал внук, — за нами третьего сентября дядя приедет, всех и вывезет.
— Это вряд ли, — сказал человек из МЧС, — мост снесло, чинить будем. К вам не проехать.
— Когда почините? — осведомился дед Онисифор.
— В лучшем случае числу к пятнадцатому сентября.
— Ничего, мы подождем, — сказал дед, довольный, что Денис с ним до середины сентября побудет. — Привет сыну передавайте, а вам спасибо и за дрова, и за весточку, и вообще за работу.
— Вот как свет дадим, мост починим, будет нам спасибо, — сказал эмчээсовец, улыбаясь, очень довольный, что мы живы, целы, дома наши стоят, никого из-под завалов доставать не надо.
— Смерч шел на нас, — сказал Денис, — но свернул на просеку.
— Мимо проскочил. Ну, сейчас дрова ваши доставим, дальше полетим.
Из дома вышла сонная Капля с Котовским и Свободным, точно с почетным эскортом.
— Вы прилетели? — спросила она. — А ураган кончился?
— Мы улетаем. Стихло ваше торнадо.
— А что это за звук?
— Деревья пилим, барышня. Бывайте здоровы.
Огненный столп
Первую вешку, поставленную несколько лет назад художниками с Леонтьевым, скульптуру из сухих ветвей, самую высокую, попорченную смерчем, решено было предать огню.
— Неровен час, — сказал старший художник, дядя Паша, — сама свалится, да еще кого из гуляющих, либо идущих придавит. Мне лично не жалко. Зачем за собственное искусство цепляться? Время само, что нужно и того стоит, отберет. Сигнал в ноосферу мы уже подали, зачтется.
— А мне жалко, — сказал младший художник, дядя Петя.
— Жалко у пчелки, — сказал дед Онисифор.
— День только надо выбрать, — сказал я.
— Что ж тут выбирать? В годовщину Леонтьева. В память о нем.
— Если ветра не будет.
— Не будет, — сказал дед. — Ветер вышел весь.
В полном безветрии, при абсолютном штиле, ни один стебелек не шелохнется, под светлым, слегка обесцвеченным предосенним небом собрались мы все вокруг высокой серебристой скульптуры-вешки.
Словно мы ждали чего-то, и она ждала, беззвучен был диалог наш, и между нами и ею стояли зеленые канистры с бензином и алые сурки огнетушителей.
Мы запалили деревянную скульптуру, величавую, даже и с надломленным порушенным верхом, в конце дня, чтобы к ночи успело истлеть кострище. Когда взметнулся к небу огромный факел, из рощи левее просеки выскочила небольшая компания мужиков с ведрами и баграми, видать, команда наезжавшего на участок свой фермера. Они неслись тушить пожар, но, увидев, как мы стоим вокруг огненного столпа, сначала остановились, а потом пошли к нам уже не спеша, улыбаясь, тащили свои ведра с водою.
Фермер купил участок земли за леском, начал строиться, дело было в девяностые, на него стала наезжать какая-то кодла из полуместных (или тоже заезжих?) рэкетиров; не знаю, что требовали, должно быть, чтобы платил ясак в их орду. Фермер был несговорчивый, ему грозили, жгли и разваливали то, что он строил, угрожали семье, да мы вас в асфальт закатаем, какой асфальт, фигура речи, одни проселочные дороги, раз-два и обчелся.
Но пожары повторялись, повторялись и десанты ушкуйников, доходило до драк, до больниц; спасибо, что стреляли в воздух. Наконец, боясь за семью, фермер съехал. Будучи человеком бесконечно упрямым, стал он приезжать время от времени, там подправить, тут достроить, то плотников на три дня привезет, то трактор пригонит. В конечном итоге рэкетиры рассеялись, развеялись, но окончательно обосноваться хозяин не торопился, только приезды его участились, сроки пребывания за леском удлинились, компания увеличилась, поскольку появились зятья, подросли дети.
Огромный огненный факел снижался, сужался. Завечерело. Сказал дядя Паша, — давайте, все скажем что-нибудь, кто что хочет. И сам начал:
— Вот не ждал я, когда мы с Леонтьевым задумали и возвели эту первую нашу бандуру, что придется сжечь ее в годовщину его смерти.
— Годовщину? — спросил фермер. — Мы ничего про то не знали, я еще подивился — Леонтьев-то где? Ну, царствие небесное.
— Она была такая высокая, — сказал дядя Петя, — что мы сами не понимали, как нам удалось ее собрать и поставить. А Леонтьев сказал: нет, ребята, маханулись мы, высоковата, масштаб на местности не угадали, да и молнии в грозу будет притягивать, как высокие деревья. Так что все последующие, и раковину, и малую ротонду, и три башенки сделали мы много ниже этой.
— Вот вышел у нас огненный столп, — сказала Нина. — А ведь это название последней книги стихов Гумилева, которого Леонтьев очень любил, некоторые стихи из этой книги знал наизусть.
— В огненном столпе, — сказал дед Онисифор, — пришла к людям на Афон любимая наша икона, Иверская.
— А церковь-то вы ведь с Леонтьевым восстанавливали, не доделали еще? — спросил фермер. — Мы ее видим, дойти всё времени не находится, через два дня на третий собираемся.
— Этот год приостановилось у нас, — сказал дед.
— Теперь будем помогать, — сказал фермер.
— Так я сбегаю? — спросил дядя Петя дядю Пашу.
— Иди уже.
Вернулся он тотчас с двумя гитарами. Денис за своей не пошел, а подпели художникам мы все, пели любимые песни Леонтьева, которые певал он сам или любил слушать. «Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья, о любви спросить у мертвых неужели мне нельзя. И рассказывает череп тайну гроба своего: „Мир лишь луч от лика друга, все иное тень его“», «Запрягу я тройку борзых...», «Когда мы были на войне». «Хасбулат удалой», «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка темная была, одна возлюбленная пара всю ночь гуляла до утра». Тут запела Капля, звонкий серебристый голосок, слух у нее был хороший. Как давно ее пения я не слышал, а старую песню эту пел ей Леонтьев, когда мы только дом купили, она была совсем маленькая: «Крутится, вертится шар голубой, крутится, вертится над головой, крутится, вертится, хочет упасть, кавалер барышню хочет украсть».
Темнело, вылили ведра на уголья, обвели пепелище кругом водяным, а из огнетушителей кругом пенным, чтобы схоронившееся пламя, бойкая искра не полыхнула по траве, не двинула к лесу.
