— Аки прузи... — выдохнул за моей спиной молодой человек, чьи длинные волосы (тогда не было моды на длинноволосых) выдавали в нем редко в те времена встречающегося семинариста или молодого священника.
Железные создания помалу затихали, их заводили снова, заводные куры, обскакав всех, скакали, точно Тамерланова конница.
— Устрашающе... — сказал Времеонов.
Молодые пажи — в носках — отскакивали, уворачивались от громыхающих малюток, совершенно свободно чувствовал себя только Филиалов, интуитивным чутьем танцовщика, степиста, что ли, чувствовавшего, куда поставить ногу, чтобы не наступить или не споткнуться, бестрепетно приближавшийся к авансцене.
Из двери выпущены были самые скоростные автомобили, засновавшие в толчее маленького стада, сбивая задумавшихся лягушек и кур, остававшихся, дрыгая лапами и стрекоча, лежать на боку после столкновения.
Хохотал до слез сидевший в первом ряду Энверов, громко выкрикивал:
— По лапам, колесом! По клюву, по хвосту! Мордой в бок!
Он был в таком возбуждении, заводе и восторге, что у меня мысль мелькнула — уж не нанюхался ли он кокаину? не накурился или анаши? не мухоморчиков ли на костерке для кайфу наварил?
Наконец, цирковой паж вынес на столик докладчика часы-ящик, Филиалов слегка подвел стрелки, — и из распахнувшегося окошечка высунулась, выскочила на пружинке железная кукушка, она махала маленькими крашеными крыльями, разевала клюв, орала свое «ку-ку»! На двенадцатом «ку-ку» вдвинулась она в свою нишу, дверка захлопнулась, затихло, дотрепыхалась вся утино-лягушачья-куриная саранча, заглохли все моторы, замолк Энверов, и в наступившей тишине Филиалов начал свой доклад, обозначенный в программке заголовком «Популярная механика».
— Часы, которые видите вы перед собою, господа, имеют прямое отношение к механическим игрушкам, валяющимся у меня под ногами, к игровым автоматическим инсталляциям, роботам, кинематическим устройствам, к зарождающейся арт-механике, механическим картинам, автоматам и автоматонам XVIII столетия, механоидам эпохи барокко, японским подающим чай куколкам-каракури и французским и английским жакемарам, которым уже лет двести или триста.
Именно изобретение и усовершенствование часового механизма, его колесиков, пружин, шестеренок и передач превратили единичные аристократические фигуры, восходящие к древнеегипетским мистериям и к пневматическим божествам и актерам Герона, в только что увиденную вами массовку. Чтобы запустить последнюю, нам понадобился ключик, похожий на тот, которым спокон веку заводили часы. Герону, чтобы запускать его автоматы, потребны были падающий груз, струя воды или струя песка. Нам остается только вспомнить — чтобы отдать им должное — ходячую статую Дедала в Афинах и летающего голубя Архита Тарентского.
Тут один из пажей принес стремянку и подвесил к потолку белую птицу, мобиль, непрерывно махавший крыльями слева от докладчика.
— Голубь мира, — сказал Энверов, хохотнув.
— Чайка с занавеса МХАТа, — возразил Титов.
— Белая ворона, — сказала Нина, и все рассмеялись.
Повесили на заднике сцены экран, поставили диапроектор, принесли магнитофон.
— Итак, — продолжал Филиалов, — все мы знаем, что автомат или автоматон — заводной механизм, напоминающий человекообразного робота. Другое название этих изощренных кукол — механоиды. Были еще и мелкие заводные куклы, фигурки, чаще всего встроенные в корпуса больших часов, водившие хороводы, возникающие и прячущиеся жакемары, иными словами жакушки и джекушки. Jack было название главного инструмента, используемого механиками-часовщиками, строящими башенные часы. Хочу обратить ваше внимание на то, как тесно связаны с изменением человеческого сознания и образа жизни способы измерения времени. Когда-то время определяли по солнцу, по луне, по звездам, — как, например, мореплаватели. Люди изобрели солнечные часы, разумеется, южане, жившие на солнечной стороне Земли. Существовали водяные клепсидры и песочные часы, мерные свечи, позже звон колокола церковного сообщал слышащим его посвященным который час.
И вот явились изобретатели-часовщики («он был колдун, часовщик, он одушевлял вещи»), сцепились шестеренки, двинулись стрелки, качнулись на цепях пыточные гири, закачался туда-сюда маятник, новое время явило адептам своим круглое лицо циферблата.
Быстро темнело, куст сирени стоял в окне, дело шло к тому, чтобы включить магнитофон и диапроектор, Филиалова слушали внимательно, в тишине присмиревшего зала звучал голос его.
А мне в эту минуту остается только вспомнить будущее, двигавшееся навстречу Свияжску дней юности моей. Позже, много позже волею судеб оказался я в Англии, точнее, в Шотландии, не в туристической, но отчасти деловой поездке, связанной с конференцией художников, керамистов, и стекольщиков; я входил в группу дизайнеров-монтажеров передвижных выставок.
Маленький музей подле Московского проспекта уже вошел в нашу с Каплей жизнь, но пока тихо, радостно, в виде первого ознакомительного посещения. Поэтому с удовольствием великим, попав в Глазго в Mechanical Cabaret Theatre, театрик автоматов и кинематографических устройств начала XXI века, где множества маленьких жакемаров неустанно трудились и шерудились вокруг очарованных развеселившихся слушателей, получил я в подарок диск с изображениями малюток и буклет кабаре-театра, предвкушая, как будем мы дома с Каплей и Ниною увеселяться приключениями всей этой мелочи с открытыми конструкциями передач, зубчатых колесиков, шестеренок, трансмиссий и рычажков из дерева, пластика и металла. Кто только не трудился тут на ниве кулибинского изобретательства веселых шотландских мастеров!
В большинстве своем мелкие кинематоны снабжены были этикетками с названиями: «Пловец», «Лодка с гребцами на волнах», «Всадник», «Поедатель мышей», «Пожиратель рыбок» (особо уморительный поедатель-пожиратель сидел в ванночке, наполненной сосисками, ел их безостановочно da capo al fine, сосиски не убывали, вспомнилась строчка поэта Дроздова: «Любимая в углу сосиски ест, уничтожая их как пилорама»), «Пропилеи» со скачущими из пропилеи в пропилею овцами, я сразу же представлял себе это охренительное стадо перед пропилеями Смольного, «Танцор», «Стрижка», «Дрессировка», «Вольтижировщица и циркачка», «Рыбки», «Заяц со скакалкой», «Диалог», «Механический кот побольше играющий с механическим котом поменьше», — игрушка со своей игрушкой, «Бегущий пес», «Бесконечное отъедание львом башки дрессировщицы» (голова возвращалась на место, лев отъедал ее снова и снова), «Игрок на банджо», «Кот ест колбасу», «Забивание гвоздя», «Сверловщик» и так далее. Особую роль в экспозиции играл египетский бог Анубис. Почему изобретатели зациклились именно на этом широкоплечем с тонкой талией, с длинной узкой профильной собачьей головой, осталось тайной. Два Анубиса ехали на тандеме. Анубис делал зарядку. Трио пляшущих Анубисов. Анубис — всадник. Апогеем являлся «Анубис, приносящий кофе в постель Олимпии». Маленькая деревянная Олимпия, карикатурно похожая на своего прототипа с хрестоматийной картины Мане, и египетский шакальеглавый с подносиком возле ее кровати; на подносе кроме кофе стояла бутылочка абсента. Рядом наблюдала сию сценку фигура чертика, у которого росли рога, вырастали на глазах у веселящихся посетителей.
