— Пока без сурка.
Через три дня к списку действующих лиц добавил кукольник Шарманщика.
На излете осени за Шарманщиком возник сперва в воображении кукольника, а потом, материализовавшись, на полке в каморке предпоследний, как позже выяснилось, в списке на двери китайский мудрец Чан Су Ши. Он очень понравился жене мастера (она иногда так его называла, но не в точности как в знаменитом романе, а на свой лад: «маэстро», говорила она). Китайский мудрец наряжен был то ли в хламиду, то ли в халат, в одеяние, короче говоря, из мешковины. На голове его красовалась суконная шапка, напоминающая треух, а в руке мудрец держал посох, на верху коего сверкала рождественская Вифлеемская шестиконечная звезда, усыпанная приклееными стразами из дешевых украшений, разноцветными стеклышками из рассыпанного калейдоскопа и стеклярусом со стразом Сваровски в центре, из-за чего мудрец напоминал волхва, то ли заплутавшего, то ли зашедшего по пути в Вифлеем отдохнуть в полудворец-полухижину царевны Лизочка.
Кукольник долго изводил жену библиотечными поисками одежд древних китайцев, всё не годилось, сплошная Япония Хокусаи и Хиросигэ или произведения Ци Бай Ши, где только реки, скалы, деревья, птицы, — безлюдье. Наконец, потеряв последние силы и всякое терпение, принесла она несколько иллюстрированных детективов о судье Ди, и это оказалось, эврика, то, что нужно.
Последний персонаж, вышедший из рук кукольника, означен был в конце списка действующих (или всё же не действующих?) лиц как Птичка Гоголь, маленький Янус, одно личико птички с большим клювом, другое — бородатого мужичка средних лет. Жена от восторга даже руками всплеснула самым театральным образом.
А пьеса всё еще не была ни придумана, ни написана.
— Не понимаю, как эту команду объединить в единое целое. Скоро зима, Рождество не за горами. Не знаю, что и делать. Такая неудача.
— Ты ведь не драматург, — сказала, желая его утешить, жена, — да и не писатель.
Он разгневался.
— Черт побери! Никогда никакой поддержки от баб не жди!
И, хлопнув дверью, ушел гулять по Невскому, это в такой-то день ненастный.
«Вот и дочь такова, — думал он, упорно гуляя, хотя оделся слишком легко и успел замерзнуть как собака, — вся в маменьку, лишний раз позвонить лень, писем не пишет вообще, у нас, видите ли, компьютера нет».
Их дочь, вышедшая замуж за иностранца, давно жила за границею, звонила редко, приезжала на три дня раз в семь лет. Характером она была вот как раз в отца, и он дивился, что кроткий иностранец терпит безропотно ее фокусы, перепады настроений и острый язычок.
Жена, пока он гулял, успела всплакнуть, сходить в магазин, сготовить обед и помыть пол.
Персонажи безмолвно пребывали на полках, делать было нечего, и он принялся за вертеп, сам театрик с декорацией, очень этим увлекся, даже пребывал в радости и прекрасном настроении, как всегда, когда была работа и всё получалось.
Долго выбирал он, из чего сделать вертеп: из дощечек, но они придали бы лишнюю тяжесть, из тонкой фанеры, из толстого картона, может, даже из целиковой картонной коробки, присмотренной им в одном из магазинов на Сенной, или из листового пенопласта. Справившись с этим — а вертепу традиционно предстояло стать переносным, хотя из-за толпы кукол был он не так уж и мал, — стал он подыскивать, из чего бы вырезать центральный предмет единственной на весь спектакль декорации, колыбель царевны Лизочек, подвешенную по центру к потолку. Встретив случайно в лавочке ротанговой мебели зашедшего туда, так же, как кукольник, полюбопытствовать, прибалтийского мебельщика-одиночку, изготовлявшего уникальные изделия свои из капа, сперва пригласил он заезжего человека в гости, показал ему работы свои, а потом получил от него в подарок кусок капа для колыбельки и адрес каповщика, по которому пообещал выслать ему несколько эскизов декора табуреток, кресел да садовых стульев, что и исполнил не без удовольствия до первого снега.
К третьему снегу вертеп был готов совершенно, колыбелька царевны походила и на раковину, и на скорлупку большого волшебного ореха Кракатука, кое-где была позолочена полиамидным игрушечным золотом, занавес сшит из старого плюшевого жениного пиджачка, вместо софит приспособлены три фонарика.
Подобрали старинную музыку для видавшего виды устаревшего кассетника. Однако, текст упорно не возникал, а Рождество приближалось всё быстрее, отрывной календарь опадал неумолимо.
Кукольник перестал тихо притворять двери, шарахал ими всякий раз всердцах, аж посуда на кухне звенела, к жене придирался ежедневно, та устала вконец от бессонницы, сожалений о собственной странной жизни, воспоминаний о тех годах, когда кукольник был просто художником и выпивал перманентно, а также от зачастившихся ночных кошмаров, в которых садилась она в вечерний неостановимый автобус, увозивший ее мимо дома на страшные окраины, дом не находился, приходилось плутать то по Новгороду Великому, то по Москве, в парадных лишенные дверей лифты застревали между этажами, в квартиру вламывались воры и прочие разбойники и т. д., и т. п., не зря она постоянно читала детективы всех стран и народов, теперь решившие лишить ее тихих сновидений.
В ночь перед Рождеством она внезапно уснула рано на своем кухонном диване подле стоявшего в углу на низком древнем буфете вертепа.
Ее разбудила тихая музыка, взявшаяся неизвестно откуда, и маленькие незнакомые голоса.
— Если он не может написать пьесу, мы ее разыграем сами, не будь я Мышильда Крысинская.
Она села на диване, плюшевый занавес вертепа отворил волшебное невеликое пространство, куклы были на сцене.
Все заняты своим делом. Мышь за прялкой, временами перестает крутить веретено, сверлит дырочки в сыре, ей помогает Птичка Гоголь. Либерман тачает башмак. Циперус и Папирус просматривают свитки. Входит Шарманщик.
Мышь. Ты кто?
Шарманщик. Я Шарманщик.
Мышь. А где твоя шарманка?
На этой реплике, не замеченный женою, в бесшумных тапках своих вошел на кухню кукольник и, огорошенный, сел на табуретку.
Шарманщик. Ой, я ее забыл! Пойду принесу. (Уходит.)
Циперус и Папирус (дуэтом). Я хочу жениться на царевне Лизочек.
Мышь. Но вас двое.
Циперус и Папирус (дуэтом). Зато мы почти одинаковые. Кого выберет, за того и замуж пойдет.
В колыбельке распахивается окошечко и тут же захлопывается.
Мышь. Сами видите, она вам отказала.
Циперус и Папирус (дуэтом). Вот, пролетели, как фанера над Парижем. (Уходят.)
Либерман(выходя на авансцену). Я, свободный человек, холодный сапожник Либерман, хочу предложить руку и сердце царевне Лизочек, каждый день тачать ей новые сапожки, босоножки, туфельки, балетки, сандалетки, лабутены, башмачки и тапочки.
