Речь идет об изобретенном мною способе электрической передачи на расстояние волны взрыва, причем, судя по примененному методу, передача эта возможна и на расстоянии тысячи километров, так что, сделав взрыв в Петербурге, можно будет передать его действие в Константинополь. Способ изумительно прост и дешев. Но при таком ведении войны на расстояниях, мной указанных, война фактически становится безумием и должна быть упразднена. Подробности я опубликую осенью в мемуарах Академии наук. Опыты замедляются необычайной опасностью применяемых веществ, частью весьма взрывчатых, как NCl3 (треххлористый азот), частью крайне ядовитых».
Позвонив другу нашему, проницательнейшему человеку, прочла я ему эту газетную цитату и спросила: что она означает? приступ безумия, выдающего желаемое за действительное? предупреждение?
И получила ответ:
— Спонсора искал.
В тамбуре электрички на подъезде в Комарову Оля опять расплакалась, сказала, что она устала после наших приключений, хочу домой, домой, твердила она. И они отправились с Толиком в Ленинград, не заходя на нашу дачу.
Я вышла на перрон одна, добрела до своей Лесной улицы, на даче никого не было, бабушка уехала в город, мать с отчимом отдыхали в подмосковном Архангельском. Я уснула не раздеваясь на диване рядом с корзиной грибов.
А Филиппов в обретенном собственном времени возвращался на богомоловскую дачу.
Интересно, думал он, кто увидит меня? кто увидит, как я еду на белом коне по териокской Большой дороге подобно триумфатору? Тут развеселило его название главной улицы. Он хохотнул, вспомнив выражение «бандит с большой дороги». Да и ехал он не на белом коне, то ли на белой кобыле, то ли на сивой.
Почему, подумал он, этот человек из другого времени велел мне остерегаться товарищей моих? А что, если... тут пришел ему на ум пренеприятнейший, какой-то клеветнический роман Достоевского «Бесы», припомнил он и Шатова, и Кириллова, и даже головой затряс, отгоняя от себя образы их.
Ни с того ни с сего, совершенно ни к селу ни к городу вспомнился ему детский стишок от тетушки, надо будет детям прочитать:
Если хочешь быть счастливым,
Ешь побольше чернослива,
И тогда в твоем желудке
Заведутся незабудки.
Он уже знал, что в местах, где проводит он опыты свои, где гремят пока еще невеликие взрывы, вызываемые на сравнительно небольшом расстоянии, потом появляются призраки из разных времен, и догадывался, что каким-то образом искривляются, портятся, обретают незримые окна, двери, щели время и пространство, и в эти прорехи в его «здесь и сейчас» проникают чужие «там и тогда». По своей воле привидений вызвать он не мог, он их не контролировал.
Издалека увидел он идущего на этюды художника, с которым они раскланивались, чьи картины нравились ему, хотя это были просто портреты, пейзажи, никаких жанровых полотен, идейных композиций, важных тем.
Однажды в компании на пляже неподалеку от казино обмолвился он, что род его матушки восходит к Богдану Хмельницкому.
— О, — произнес молчаливый обычно художник, пропустивший рюмочку и внезапно заговоривший, — с такой родословной надо держать ухо востро, ведь вы Гоголя читали, обычная малороссийская печаль: ежели за одним плечом досточтимый философ и богослов Григорий Сковорода, то за другим уж непременно колдун Басаврюк.
Он возвращался в дачные места, где то там, то сям обитали попавшие под полицейский надзор группы лиц из интеллигенции, которые «поставили себе задачу путем устройства вечеринок, чтения докладов и рефератов на соответственно подобранные темы из тенденциозной литературы подготовлять в среде молодежи и рабочих противоправительственных деятелей и агитаторов», как выражался министр внутренних дел.
«Нас в Териоках образовалась целая колония», — подумал он, усмехаясь.
Из Швеции в Петербург (слово «Санкт» давно и постоянно все опускали) через Териоки ввозились ящики, пакеты, корзины нелегальной газеты «Искра», журнала «Заря» и прочих изданий в том же духе. Подпольщики и подпольщицы проявляли невероятную изобретательность в бурной деятельности своей. Знал он двух романтических подпольщиц с близнечными кликухами-псевдонимами, напоминающими прозвища будущих люковок с Лиговки: Фаня Беленькая и Фаня Черненькая.
Через пару лет — этого он уже не узнал — «искровский» период подполья закончился, начался контрабандно-оружейный. В Териоки доставлялись винтовки, револьверы, динамит, была организована лаборатория для изготовления взрывчатых веществ и бомб. За одно только лето уже не наступившего для него 1906 года рабочие-боевики доставили в Петербург из Териок и Келломяк на лодках 800 ружей, 80 пудов динамита, 30 ящиков патронов.
У станции на бешеной скорости его обогнал самый любимый призрак: белокурая красавица за рулем блистательного белого кабриолета (она, в некотором роде, являлась призраком-предзнаменованием грядущего балетного номера социалистического Китая «Трактор обгоняет корову»).
Это была одна из тех женщин, которые возникли неизвестно откуда и исчезли неизвестно куда; она не походила ни на одну из его современниц, да и наши-то современницы, пытающиеся походить на них, будь то известная полуактриса, персонажи «Матрицы», Никитá и т. п. были только тенью бледной, пародией, не более того.
Те красавицы (с тонкими отрисованными бровями, молниеносным бликом из-под длинных ресниц, вампирской помадой на чуть поджатых губах, балетной выправкой движений) на разных широтах и долготах гоняли на лимузинах и гоночных авто, блистательно стреляли в тире, взмывали в небо. Вот садится маленький самолетик, к нему бегут, он всё еще новинка, техническое диво, все хотят видеть летчика, сняты шлем и очки, из авиетки спускается на землю прекрасная дама в кружевной блузке под кожаной курткою, прима-балерина в полу-брюках, полу-рейтузах, она закуривает длинную сигарету в экстравагантном мундштуке, отчаянная храбрость, затуманенный взор из-под ресниц, полупьяный, словно взбрело ей там, под облаками, вне общества чужих взглядов, нюхать кокаин.
Этих невероятных самоновейших женщин можно было застать перед зеркалом в глубокой задумчивости — какую выбрать помаду? какие духи подойдут к дождливому вечеру пятницы? взор тонул в зеркальной глубине, длинные пальцы крутили пуховку для пудры, купленную втридорога за тридевять земель неудачливым поклонником.
В застенках ГУЛАГовских тюрем сии богини невесть чего иногда являлись в роли следовательниц, и жестокость их была равна их неправдоподобной красоте.
Он был, как ни странно, совершенно очарован прекрасной автомобилисткою, проносившейся мимо, ни разу не взглянувшей на него. Она не походила ни на милых жен, ни на светских дам, ни на озабоченных подпольщиц, ни на простецких продавщиц, ни на вульгарных проституток его эпохи, эта белокурая бестия в облаке бензина, прозрачного шарфа и томительных колониальных духов.
Он давал ей разные имена при разных ее появлениях, называл ее Манон, Маргаритою, Эвелиною, Изольдой.
