— Если наш вообще не бессмертный. Вам не кажется, что Соловок сейчас в своем далеке нас слышит и блеет: «Не бойтесь, я с вами, следуйте за мной»? А мне известно точно: переменилась не только книга моя, а и моя будущая жизнь. В соответствии с главным свойством этого дельфина: способностью изменять жизни столкнувшихся с ним людей.
— Могу подтвердить, — подала реплику девушка с двумя собачками. — Я тому живое свидетельство.
Тут вышла из-за дома полуброшенная жена бывшего матроса с уснувшей в берлоге индокитайского шелкового одеяла девочкой-младенчиком и сказала:
— Давайте мою картину, вы, должно быть, устали ее держать.
— Я могу подержать, — сказала девушка с собаками, — что ж тут трудного, это я сейчас с подругой временно работаю в зоопарке, я вообще-то дизайнер, таскать планшеты с натянутой бумагою мне с институтских лет привычно. И поменяла я работу именно из-за дельфинов. Начальник моего бывшего КБ, лауреат Государственной премии, сидел у нас в Мухинском, называемом старыми преподавателями-архитекторами по старой привычке училищем Штиглица, в ГЭКе, заприметил меня на защите диплома, вытребовал в свое конструкторское бюро по распределению, где я и подвизалась в роли дизайнера десять лет. Кульман мой стоял на антресолях, в окне моем красовался купол Исаакиевского собора. Было чисто, тепло, меня окружали выклеенные мною макеты приборов. Заказчики последней разработки пришли втроем, заказ из секретных, у меня был так называемый «малый допуск»; трое военных, морские офицеры. Мне следовало спроектировать плавучее рабочее место оператора-наблюдателя, объектив оптического устройства смотрел вниз, в воду, стул принайтован к плотику, подлокотники, налобник обрамлял окуляр. Человек должен был наблюдать за дельфинами, как мне объяснили, не расшифровывая смысла и назначения всех кнопок пульта управления.
Дельфинов видела я в детстве, когда привезли меня, пятилетнюю, в послевоенную Анапу, солнечную, со сверкающим зеленопенным Черным морем, полную фруктов. Мне отжимали в маленькую чашечку виноградный сок. В море ловила я в ладошку волшебного морского конька, наглядевшись на его лошадиную головушку, отпускала обратно, брала в руки маленькие студни прозрачных медуз без синей окантовки (с синей обжигали руки), бродила по отмелям со стайками мальков. Вдалеке, но не так и далеко, возле буйков, родители там плавали, выскакивали из воды играющие дельфины, афалины, но виднелись — редко — белоголовые белухи. В волшебном анапском житии мы ходили на дальний пляж мимо вросшей во влажный прибрежный песок ржавой баржи-Дюранды, по дороге присаживались отдыхать на огромную, тоже полувсосанную песком, ржавую авиационную бомбу. До сих пор в самые трудные минуты жизни закрываю глаза, плещется у ног море, ловлю морского конька, слежу за выскакивающими из воды дельфинами — и зло отступает.
Выклеив в натуральную величину из белого картона рабочее место оператора-наблюдателя, ждала я своей очереди обсудить его с военными заказчиками, беседовавшими с нашим начальником в его закутке-кабинете.
Невольно услышанный мною разговор привел меня в шок.
Из разговора следовало, что военные изучают радары дельфинов, их способность мгновенно с места в карьер увеличивать скорость без видимых усилий и движений; дельфинам вживляют в разные участки мозга электроды (ну и намучились мы с этими электродами, говорил тот из трех заказчиков, который был старший по званию, несколько лет неудач, животные погибали одно за другим, да так было не только у нас, и у американцев, и у англичан, и у французов, но в итоге мы научились), чтобы должным образом ими управлять, на них навешивали мины, обучая взрывать чужие подлодки и катера.
И я во всем этом теперь участвовала.
«Уйду, — думала я, — уйду, работать тут больше не буду».
На следующий день подала я начальнику заявление с просьбой уволить меня по собственному желанию. Он спрашивал — почему?! я отвечала: мне пора сменить работу, чтобы совершенствоваться. Он уговаривал меня, каждое утро вызывая в свой кабинет. Я стояла на своем и уволилась. По закону надо было тут же устроиться на работу. Пока подыскивала я себе подходящее дизайнерское место, подруга устроила меня к себе на работу в зоопарк, где была одной из служительниц по уходу за молодняком. Я там работаю по сей день. Не могу сказать, что там тепло и тихо. Сейчас подруга уехала на десять дней в отпуск, а я переехала в ваш дом к ее собачкам.
— Знаешь, — сказала она мне после моего увольнения, — во время войны дрессировали собак (чаще немецких овчарок) не только чтобы они подползали с аптечками к раненым, но и чтобы они, обвешанные гранатами, подрывали вражеские танки. Мы победили, страна героев, и те собаки тоже были герои, а доблестные дрессировщики были отчасти предатели и немножко негодяи.
Собачки внезапно вскочили, заметив на пустыре двух беглых хомяков. Временная хозяйка только и успела передать портрет Соловка соседу слева и поведать, что псинок, которых называет она Финою да Яною, на самом деле зовут Бьянка и Дельфина. С чем она и умчалась за подопечными, уносящими ее на охоту тщетно, поскольку беглые грызуны успели с непередаваемой прытью исчезнуть под свежей горой досок.
— Чудесный портрет! — промолвил, разглядывая фотографию, жилец из девяносто третьей. — Жаль, что у меня не было под рукой такого блистательного образца, когда запустили мы принесшее нам превеликое удовольствие и неоднократные премиальные денежки производство прозрачных сувениров. Предприятие наше было невеликое, то ли винтик, то ли гаечка в большой сурьезной машине военно-промышленного комплекса. Всё у нас было налажено, отлажено, но среди станков попадались детища Круппа, явившиеся в мир аж до Первой мировой войны, стекла на световых фонарях стен давно не мыты, и хотя денежное положение, то есть, материальное, было очень даже приличное, какая-то пыль туманная витала, некая взвесь скуки, уныния, занудства висела в воздухе. Два события, соединившись, взвеселили нас внезапно: завезли нам для производства то ли шпеньков, то ли затычек прозрачные чушки оргстекла. А из головной организации перевелся к нам бригадиром Мишка Бубенцов.
Бубенцов возник до оргстекла, работал, как все, человек был веселый, а как новые материалы нам закинули, впал в глубокую задумчивость, уединялся в бригадирском загончике после работы, там сиживал, одалживал у всех надфили разнопрофильные, — и, наконец, победоносно обнародовал произведение свое: прозрачный оргстеклянный кубик, в центре которого плыл в мировом, будто бы, океане белый объемный дельфин с маленьким случайным пятнышком на лбу; ну, теперь-то я понимаю, что это и был ваш — или уже тогда наш? — Соловок.
— Что это? — спросил начальник цеха.
— Сувенир, — отвечал Мишка Бубенцов, обретший после недели затворнической серьезности и вдохновенного сурового секретничанья блистательную улыбочку свою.
— Как это?
— Распилил кубик пополам, выбрал изображение, склеил невидимым прозрачным составом. Прошу любить и жаловать золотую рыбку.
И понеслось.
Надо заметить, что к тому времени, как придумал наш Мишка Бубенцов свои предметцы в прозрачных кубиках, вся страна помешалась на сувенирах. «Сувенир» в переводе означает «воспоминание»; и понятно, зачем нужна памятка о какой-нибудь поездке или экскурсии, понятно, когда из Парижа привозят брелок с Эйфелевой башней, а из Америки, куда тогда вообще никто не ездил, — фигурку статуи Свободы; но назначение и смысл большинства сувениров были напрочь неясны, а сами предметы только загромождали квартиры да собирали пыль, однако мода на них не проходила, они пользовались бешеным успехом, вот так же вышло и с нашими рыбками, елочками, домиками, Александрийскими столпами, слонами и т. п.; только на сегодняшний день вместо органического стекла оптическое, а вместо надфиля лазер.
